— Звучит вроде бы правдоподобно, — переглянувшись с Аникеевым, пробурчал тот, — да и объясняет, пожалуй что, многое. Ребят только жалко, сколько полегло, и сколько еще погибнет, когда эту атаку отобьем, и поселок брать станем…
— Извини, старшина, тут мне ответить нечего. Я в генштаб не вхож, не мой уровень, сам понимаешь. Да и вообще, первый бой, сам видел, как меня колбасило.
— Чего делало? — откровенно захлопал глазами Левчук. — Колбаса-то тут каким-таким боком?
— Да просто выражение такое, — отмахнулся морпех, лихорадочно придумывая подходящую отмазку. А вообще за языком теперь придется следить, тут тебе не родной двадцать первый век, и даже не конец двадцатого. Сболтнешь что-то, не подумав — объяснять придется, что в виду имел, поскольку это тебе не в интернетиках всякую хрень в комментах нести, на теплом диванчике с холодным пивком сидючи…
О, вроде придумал:
— Ну, помнишь, немцев во времена Первой Мировой колбасниками называли? Мне один мой боец об этом рассказывал, у него то ли батя, то ли дед на той войне воевал. Отсюда и пошло. Одним словом, «колбаситься» — значит, когда тебе сильно плохо. Как фрицам в те времена.
— Было такое, слыхал, — неожиданно легко согласился старшина. — Жаль, не дожали сволочей в Империалистическую, и четверти века не прошло, как снова голову подняли да на нас поперли. Ничего, на этот раз в порошок сотрем да по ветру развеем, чтобы в третий раз не повторилось. А словечко смешное, да, надобно запомнить. Добро, тарщ лейтенант, после договорим. Располагайтесь вон там, а мы с Ванькой по сторонам. Коль осветительными ракетами пулять начали, значит, вот-вот в атаку пойдут…
Проверяя оружие, старлей неожиданно поймал себя на мысли, что практически не испытывает страха. Определенное волнение, понятно, ощущалось — щекотало в животе, чего уж там, достаточно ощутимо щекотало, — но вот страха как такового отчего-то не было. Хотя десять минут назад, когда под обстрелом в землю вжимался, казалось, от ужаса с ума сойдет. Или, как минимум, обос… опозорится, в смысле.
Вместо этого его разумом неожиданно овладело не испытанное раньше чувство абсолютной нереальности происходящего.
С одной стороны Степан отлично осознавал, что сейчас придется — впервые в жизни, между прочим! — стрелять в живых людей. Не пулять на полигоне по ростовым мишеням ради сдачи зачета по огневой подготовке, а вести прицельный огонь, стараясь гарантированно УБИТЬ, не подпустив к своим окопам. Поскольку, если подпустит; если вон те самые смутно видневшиеся вдали фигурки, в неверном свете очередной вспыхнувшей под низкими тучами осветительной ракеты отбрасывающие на землю изломанные тени, ворвутся сюда, начнется рукопашная. И тогда их тоже придется убивать, но уже как-то иначе — бить прикладом, колоть штыком, рубить лопаткой, если никакого другого оружия уже не останется…
Но с другой стороны, старший лейтенант никак не мог отогнать навязчивую мысль, что ему придется стрелять в тех, кто и так уже давным-давно мертв. Кого просто не может существовать с точки зрения родившегося спустя пять десятилетий после окончания этой войны человека. Сражаться с теми, чьи пожелтевшие костяки в изъеденных временем касках показывал ему на раскопе Виктор Егорыч — там, на плацдарме, хватало не только останков наших бойцов, но и гитлеровцев.
Морпех потряс головой — не закрепленная подбородочным ремешком каска мотнулась из стороны в сторону — блин, да что за фигня-то в голову лезет?! Это там, в его времени, они давно мертвы, а здесь — живее всех живых. Так что, вовсе никакие они не зомби из тупых амерских фильмов и компьютерных стрелялок, а самый настоящий противник. И идут сюда с единственной целью — убить и его самого, и всех его товарищей, из которых он пока знает лично лишь двоих, старшину Левчука и рядового со смешной фамилией Аникеев. Убить раз и навсегда; так, чтобы это уже их кости через семьдесят лет поднимали из слежавшейся глины пока еще не родившиеся поисковики… и в этот момент старший лейтенант Алексеев неожиданно понял, какая мысль занозой застряла в его памяти за секунду до начала артобстрела. Ну да, конечно — военные археологи, раскоп, пожелтевшие кости в рыжей глине — и найденный с одним из погибших бойцов перочинный нож. Его нож, недаром же царапина на рукоятке показалась смутно знакомой, хоть в тот момент он и не обратил на это ни малейшего внимания! Значит сегодня, возможно, вот уже прямо сейчас, он и погибнет?! Нет, чушь, раскопки ведь проходили в районе Мысхако, до которого отсюда еще нужно суметь добраться. Так что время у него пока что имеется, как минимум до того момента, когда он доберется до Малой земли.
Старлей невесело усмехнулся: вот такая у него, получается, фора образовалась — знать, когда и где погибнет. Жаль, не уточнил у Егорыча, когда именно тех пулеметчиков завалило взрывом немецкой бомбы или снаряда: плацдарм-то обороняли больше семи месяцев, с февраля по сентябрь. Могли и зимой погибнуть, и летом, и в начале осени. Но, как бы то ни было, нужно иметь в виду. Правда, имеется и кое-что обнадеживающее: насколько понял Степан из кратких пояснений поисковиков, кроме перочинного ножика больше ничего странного среди останков не обнаружилось. Например, штык-ножа к АК-74; того самого, который он буквально только что подвесил на поясной ремень. Плюс, у обоих бойцов имелись при себе смертные медальоны — даже если предположить, что новороссийские копатели нашли именно его кости, «смертнику» у него уж точно взяться неоткуда. А значит, еще вовсе не факт, что в том окопе лежал именно он…
— Тарщ старший лейтенант, да что с вами такое?! — раздраженный окрик старшины Левчука оторвал Степана от размышлений. — Зову вас, зову, а вы словно оглухели вконец!
Алексеев мотнул головой, возвращаясь в реальность:
— Извини, старшина, задумался. Да и слышу еще хреново, контузило же, забыл? Что случилось?
— Да говорю, приказ по цепочке прошел, до пулеметов огня не открывать, а после — подпускать поближе и бить наверняка. И патроны беречь.
— Поближе — это метров на триста? — припомнив то немногое, что он помнил касательно прицельной дальности ППШ, деловито осведомился морпех.
Старшина ухмыльнулся в прокуренные усы:
— Ну, тут уж я не знаю, как вас, разведчиков, учили, может, вы и с трех сотен попадете. Но я бы патроны зазря не жег, метров на сто пятьдесят подпустил. Так, чтобы без промаха. Хотя, какое уж там без промаха, при такой-то видимости. Одна надежда на пулеметы да снайперов наших, глядишь, и дрогнет фашист, откатится. Ну, а мы следом двинем, на его плечах, так сказать, поселок и возьмем.
— Ладно, я понял, — на всякий случай свернул дискуссию Степан: не хватало только, чтоб старшина заподозрил, что он впервые в жизни держит в руках подобное оружие! Разведчик же, пусть и первый бой. А коль разведчик, значит, на стрельбище должен был кучу патронов спалить, тренируясь. Но стрелять первое время нужно будет короткими очередями, не столько ради экономии боеприпасов, сколько привыкая к незнакомому стволу. Отдача-то у него, наверняка, поменьше, чем у «калаша» — и патрон слабее, и сам массивнее, — но вот с забросом ствола еще придется разбираться. А уж дальше как-нибудь разберется, зря, что ли, в училище одним из лучших по огневой подготовке числился? Приноровится, ничего…
