Метеоролог Фил Коннорс попадает во временную петлю в маленьком городе Панксатони. Его цель – выбраться из города и из 2 февраля, но цель эта недостижима, пока Фил не примет необходимость внутренних изменений: он должен сбросить старую оболочку – потерявшего интерес к жизни самоуверенного циника. Фил не способен к искренним близким отношениям, закован в оболочку своего невроза, он раб своей колеи, сбежать из которой возможно только одним способом – через внутреннюю трансформацию.
Поначалу Фил отрицает необходимость внутренних изменений – он пытается выбраться из города не меняясь. У него не получается, тревога Фила нарастает, а между тем окружающие снова и снова показывают ему честное отражение, в котором он выглядит неприглядно. Наступает стадия принятия: Фил понимает, что ему не выбраться из города, и пускается во все тяжкие, но это не приносит ему счастья и не приближает к цели. Он влюбляется в Риту, но и она не дается ему – Рита тоже служит прибором, измеряющим степень трансформации Фила, и пока степень все еще недостаточна. Фил оказывается на самом дне – он хочет умереть, но и покончить с собой в его персональном аду невозможно. Признав свое бессилие, отказавшись от масок, Фил приобретает надежду на спасение. Снова и снова он хочет спасти бомжа, и снова и снова не может сделать это: старик все равно умирает. И это начало пути Фила-альтруиста: через помощь окружающим и раскрытие своих новых способностей, развитие своих талантов Фил рождается заново и выходит из временной петли.
По сути трансформация – это цикл «смерть-рождение». Мы состоим из клеток, которые непрерывно обновляются: умирают и рождаются заново. Точно также должны обновляться наши паттерны поведения и мышления. Подробнее цикл «смерть-рождение» мы рассмотрим в главе про дионисийское искусство.
Мераб Мамардашвили: «Возможный человек – не какой-то определенный, наличный, а тот возможный человек, который может сверкнуть, промелькнуть, установиться в пространстве некоторого совершаемого им усилия, которое ставит его "на предел" самого себя, где прямо в лицо ему глядит облик смерти. Возможный человек символизирует способность или готовность индивида расстаться с самим собой, таким привычным и любезным, каким он был к моменту события, то есть изменить самого себя, поскольку только в измененном состоянии сознания может пройти ток реальности, и некое целое, некая реальность, как она есть сама по себе, может воссоздаться в тех состояниях, перед лицом которых человек оказался способным изменить самого себя, расстаться со слепившейся с ним скорлупой».
То есть, выработав некий шаблон, мы должны вырабатывать следующий и следующий, и быть гибкими, чтобы менять их в соответствии с тем, что требует жизнь. «Парк» паттернов должен быть настолько широк, чтобы в какой-то момент их не стало совсем.
Все истории непройденной трансформации – трагические. «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда» – застревание в облике Хайда. «Нелюбовь» Звягинцева – отказ героев меняться, возвращение к началу, которое наверняка приведет к новым жертвам, новым потерянным детям.
Гедонизм
Святой Августин сказал: «Люби – и делай что хочешь». Один из путей добиться свежести восприятия лежит через любовь, которая и есть портал к пониманию. Можно подключиться к пониманию через боль и страх, мы еще об этом поговорим ниже, а можно – через любовь. Именно так делал Энди Уорхол: он любил суп Campbell и много лет его ел, любил кока-колу, Мэрилин Монро, доллары, мыло Brillo, бананы, цветы, Трумэна Капоте, себя – и все это рисовал и тиражировал.
Гедонизм (от др. – греч. ἡδονή – «наслаждение, удовольствие»). Учение, согласно которому удовольствие является высшим благом и смыслом жизни. Гедонизм – это то, что всех нас может спасти: если случилось что-то неприятное и даже страшное, то именно умение зацепиться за реальность, увидеть в такой момент красивую ветку с цветами, солнечный блик, кобальт тучи, поймать аромат хороших духов на бульваре, три секунды любимой песни – это способно удержать тебя в земном, в здравом. Чем больше ты натренирован наслаждаться жизнью, тем, что можно увидеть, потрогать, облизать, понюхать здесь и сейчас, тем больше ты натренирован в принципе замечать, а замечать – это часть ремесла писателя. И тем в большей ты безопасности с точки зрения присутствия духа.
Гедонизм помещает нас в настоящее. Приближает к телу, к чувственному восприятию жизни, растворяет тревогу. Можно побыть другим: не таким контролирующим, прагматичным и разумным, более интуитивным, бесцельным и свободным. Жизнь в ощущениях может дать новых героев, новые образы, истории, новый язык.
Чёрная краска
Проблема многих начинающих писателей – желание творить добро наивным способом, просто создавая тексты о добре. Такой писатель рассуждает так: в мире уже много плохого, трудно жить, и лучше я буду писать хорошие добрые вещи, буду нести людям свет. К сожалению, этот способ не канает: тексты, созданные с такой точки зрения, получаются слабыми, вторичными, малохудожественными, наполненными дидактикой и клише.
И вообще, неумение автора работать с категорией уязвимости, касаться болевых точек, страхов похоже на отказ художника от черной краски: мол, я буду использовать только пастельные тона. Вы должны уметь пользоваться всей палитрой, даже если иногда ваша картина будет написана только голубым и розовым. Отказываясь работать с болью и страхом, вы уподобляетесь плохому врачу, к которому приходит пациент с гнойником: такой врач советует привязывать подорожник, вместо того чтобы взять скальпель и вскрыть абсцесс – в результате пациент погибает. Так вот, драматург – это тот, кто не боится сделать больно, тот, кто может взять скальпель, чтобы спасти весь организм.
В отказе от черной краски скрыто много трусости, против которой восставал еще Казимир Малевич. Трусливое сознание, которое неспособно создать ничего ценного, кроме как копировать природу, и не видит свободу вокруг. Трусость и искусство – антонимы, давайте первое оставим обывателю, а займемся вторым. И посмотрим на смелость Дюшана, который принес в музей фонтан-писсуар, на Пьеро Мандзони, с его калом в консервных банках, посмотрим на перформансы Марины Абрамович, в которых ее резали, били или она проводила сутки в неудобных и опасных для здоровья и жизни положениях. Что мы как художники готовы поставить на кон? Рискуем ли мы репутацией, уважением, деньгами, здоровьем? Можем ли показаться смешными, вызвать осуждение и презрение? Готовы ли нарушить табу?
Возможно, вся человеческая культура, начиная с самых древних времен, устроена по принципу иммунитета: это способ защиты человечества от действия различных веществ и организмов, вызывающих деструкцию его клеток и тканей. Смертельное такой иммунитет маркирует как зло – оно персонифицируется, побеждает или побеждается. Случаи, когда добро проигрывает, тоже необходимы, чтобы предупредить нас, дать стратегию выживания или примирить с неизбежностью.
История про Гарри Поттера о том же – зло имманентно, оно есть, оно разлито всюду, и даже в тебе, но если хочешь выжить – уничтожь, избавься. Вместо Волдеморта может быть фашизм или капитализм, а в современной драматургии яснее всех Волдеморта увидели Василий Сигарев (пьеса «Пластилин») и Роман Дымшаков (пьеса «Ракитянка»). Авторы сгущают зло, собирают его в одном месте и тем самым выполняют функцию иммунитета – дают нам увидеть эту мерзость и победить. Вам противно? Вам и должно быть противно. Страшно? Конечно, это страшно. Хотите жить в иллюзиях и любить суррогаты – ваш выбор, но эти авторы дают честную картину потусторонней, теневой жизни. Если наша Персона (в терминах Юнга) – это голубоглазая святая типа Февронии, то наша коллективная Тень – это тот уголовник из дыры в пьесе «Ракитянка». Да, он – это мы, он – это Россия, которая должна победить болезнь.
