Способность предвидеть будущее — это и дар и проклятие одновременно. Именно в такие моменты, как этот, он нужен более всего. Но он приходит и уходит, когда заблагорассудится, и его невозможно призвать усилием воли. Я пыталась. Я хотела увидеть Ниав: где она, как она, с кем она. Я пыталась мысленно дотянуться до Брана, но он находился слишком далеко, и я чувствовала его присутствие лишь в новолуние. Да и тогда оно было таким слабым, едва уловимым, бледная тень той связи, что была у меня с Шоном, который десять лун лежал со мной рядом в материнской утробе.
Думаю, Шон все знал. Он не говорил об этом, но знание сквозило во всех его действиях. Почему бы иначе он отговорил дядю от мести? Почему не рассказал всем и каждому о моей собственной связи с Крашеным? Он знал или подозревал, и понимал, что я собираюсь хранить свою тайну даже от него. Но он тоже видел горе наших родителей и, думаю, ему было сложно не осуждать меня.
И все же у нас имелась хоть одна причина и для радостных ожиданий. Все суетились вокруг меня, и тем больше, чем ближе подходило мое время, и чем шире я становилась. Шон любил отпустить шутку по поводу моих растущих объемов, но всегда оказывался рядом, когда мне нужна была помощь, чтобы подняться по лестнице или одолеть крутую тропу к деревне. Мама, несмотря на свою слабость, следила за мной острым глазом целителя, прописывая разнообразные омерзительные отвары и настаивая, чтобы я ежедневно отдыхала после обеда. Становилось теплее, на буках распускались первые листочки. Отец вел себя хуже всех: следил, чтобы я доедала все, что лежит у меня на тарелке, допрашивал, достаточно ли я сплю, сопровождал при любом, даже самом кратком выходе из дома, на случай, если я устану. Мама подшучивала над ним в своей обычной мягкой манере, говоря, что с ней он вел себя точно так же, оба раза. Потом она замолкала, без сомнения, вспоминая свою медноволосую старшенькую, очаровательную девчушку, что, пританцовывая, гуляла в лесу в своем белом платье.
Семиводье всегда являлось дружной общиной, несмотря на обширность наших владений. Слухов здесь избежать невозможно. То, что я слышала, обеспокоило меня. Когда я приходила в деревню, навестить больного, а я делала это почти до конца своего срока, кто-нибудь да обязательно протягивал руку и, застенчиво улыбаясь, касался моего живота. «Это на счастье, миледи, — так они бормотали. Или: — Это на удачу, да благословят вас боги». Сначала я не понимала, почему они это делают. Но случайно мне удалось услышать историю, которую жители рассказывали друг другу — историю гораздо более необычную, чем сама правда.
Эта история отлично объясняла, почему я так внезапно исчезла и вернулась уже с ребенком в утробе. Она объясняла, почему отец и дядя не отослали меня с позором, а позволили мне остаться здесь, дома, и растить ребенка без отца, под сенью священных лесов. История сообщала, будто Дивный Народ выбрал меня, чтобы выносить именно этого ребенка, что пророчество в этом случае, наконец, исполнится, и острова будут спасены. Тогда лес и озеро тоже окажутся в безопасности. Разве не похожа я в точности на ту девушку из старинного сказания, которая звалась сердцем Семиводья? Кто лучше моего сына подойдет для исполнения пророчества мудрых? И не удивительно, что я не назвала имени отца, ведь он родом из Иного мира, значит ребенок будет смертным лишь наполовину. Кто знает, какой силой он будет обладать? Вот как они обо всем этом говорили. Я могла бы подкинуть им несколько фактов, которые разбили бы это светлое видение, но не стала. Кто поверил бы, что скромная дочь Семиводья, с такой любовью лечившая их хвори, такая надежная, такая домашняя Лиадан, вдруг решит возлечь с бандитом и понесет от него ребенка? Кто поверил бы, что она может сплести целую паутину лжи, лишь бы защитить этого негодяя, то ли убившего, то ли нет ее родную сестру? Ужасно, как одна единственная ложь становится первой ниточкой в бесконечной паутине неправды. А когда эта паутина уже соткана, распустить ее почти невозможно.
Зима сменилась весной, а новостей о Ниав я так и не получила. За все прошедшее время до меня не дошло вообще никаких новостей.
Мама учила Жанис премудростям ремесла повитухи. Костлявая, угловатая Жанис, казалось, не имела возраста. Сложно было поверить, что когда-то ее звали Толстушкой Жанис, но именно это в один голос утверждали и мама, и Лайам. Трудные зимы во времена владычества колдуньи дались ей неимоверно дорого. Но у Жанис были ласковые руки, и я знала, что могу ей доверять. Младенец, похоже, твердо решил устроиться во мне головой вверх. Мама сказала, время терпит, он может еще к концу срока перевернуться. Спинное предлежание при родах вообще нежелательно, а я к тому же такая маленькая. Теперь я быстро уставала и проводила большую часть теплых дней, сидя на замшелой каменной скамье в садике, впитывая весеннее тепло и мысленно разговаривая с сыном.
«Тебе понравится этот садик, — говорила я ему. — Здесь хорошо пахнет, и множество всякой любопытной мелюзги. Вон пчелы, крылатые и полосатые. С ними стоит вести себя осторожно. А когда потеплеет, появятся кузнечики. И еще жуки всех цветов и видов, некоторые блестят, как драгоценные камни. И гусеницы, они ползают, которые, если ты не будешь начеку, съедят все твои овощи. Вот зачем мы растим чеснок рядом с капустой. Когда снова наступит Меан Фомайр, ты уже сможешь сидеть на травке и сам все здесь рассматривать».
Иногда я рассказывала ему о его отце. Но редко, поскольку не позволяла себе цепляться за ложные надежды.
«Он очень сильный. Сильное тело, сильный дух, сильная воля. Просто он сбился с пути. Я назвала его в честь Брана Путешественника, это имя оказалось даже более подходящим, чем я себе представляла. Ведь Бран Мак Фойл, герой древнего сказания, не смог вернуться домой из своего необычного путешествия. Когда он приплыл к берегам Тирконелла, один из его матросов спрыгнул на берег и сразу же рассыпался в прах, будто умер много лет назад. Возможно, это волшебное путешествие и, правда, длилось сотни лет, хоть Брану и его соратникам казалось, будто они отсутствовали всего лишь от лета до лета. Вот Брану и пришлось рассказывать свою историю, стоя на палубе, пришвартовавшегося к причалу корабля, а потом он снова уплыл, так и не ступив на родную землю. Не для него оказались приветственные объятия жены. Не для него — радость от сознания, как подрос его сын». Младенец пнул меня. Теперь ему явно стало тесно внутри. Возможно, он пытался что-то мне сказать, единственным доступным ему способом. «Ладно, — заверила я его, ерзая на каменной скамье, — если у путешествия твоего отца может быть какой-то конец, мы его найдем. Хотя он нас вряд ли поблагодарит. А тебе придется мне помочь. Одна я не справлюсь».
Мой срок почти подошел. Я чувствовала, что вполне готова. Распустились весенние цветы: бледные нарциссы, гордые крокусы, подснежники. В воздухе, несмотря на постоянный моросящий дождь, разлилось тепло. Вишни оделись в нежные цветочные мантии. Похоже, время самое подходящее. Все мое внимание обратилось внутрь. Я очень чутко реагировала на любое малейшее изменение в собственном теле и при этом едва замечала происходящее вокруг. Я знала, что Шон уехал. Но он не сказал мне, куда направляется.
Ребенка повернули, хотя чуть не опоздали с этим, и процесс оказался довольно неприятным, но остро необходимым для легких и безопасных родов. После этого я попросила всех оставить меня в покое, поскольку мне казалось, пришла пора положиться на волю богини.
