— Это не моё решение. Я не могу пойти против воли семьи. Прошу, не держи на меня зла, но тянуть дольше становится невозможно: кризисы всегда ускоряют процессы, которые и без того проистекают. Я была бы бесконечно счастлива тебе помочь. Но родители мне не позволят сделать этого, пока ты не объявишь о помолвке. Ты ведь понимаешь, что наказанием за непослушание окажутся отнюдь не полчаса на сухом горохе в углу.
В гласе юной слечны Штернберк слышалась боль. Слышалось волнение. И даже зная о том, сколь фальшива эта прекрасная рыжая красавица, было бесконечно сложно не поверить, что её эмоции искренни.
Да и… имелось достаточно много причин, чтобы поверить во всю глубину девичьих чувств. Туна и правда опасалась грядущих событий и предпочла бы встретить угрозу бок о бок с теми, с кем росла, а не с македонской молодёжью, бесконечно далёкой и чужой. Её сердце и правда пожелало бы если не остановить кровопролитие, то уж хотя бы свести его к обычной войне за передел власти, в то время, как сейчас дело потихоньку шло к полноценной мировой заварушке. Да и сам Даркен был девушке по меньшей мере симпатичен.
Но она не готова отказаться от своего статуса наследницы. Выбросить в окно право на фамилию Штернберк.
Отказать своим детям в будущем, которое у них могло бы быть.
Но что может ответить Даркен в этой ситуации?
— Угу…
Невнятное мычание. Теоретически, подтверждающее… но подтверждающее что именно? Сам факт приёма поступившей информации? Или же согласие с точкой зрения?
Знал ли сам Даркен ответ на сей вопрос?
— Угу, значит? Да? — поверх защитной перчатки молодого человека легла изящная девичья ручка, ноготки которой были украшены талантливо выполненными черепками из лака. — Неужто ты даже сейчас не отступишься? Даркен, умоляю тебя, подумай об этом. Неужели ты не видишь, что ты не успеваешь разобраться с проблемами? Времена танцев вокруг условностей проходят. И я понимаю, почему ты не думаешь обо мне. Тут всё ясно. Но почему ты не думаешь о Ёлко?
Юный некромаг чуть приподнял голову, чтобы иметь возможность одарить собеседницу тяжёлым взглядом.
— Я думаю о Ёлко.
Губ Туны коснулась горькая усмешка.
— Правда? Поэтому ты не отпускаешь её? Поэтому подпитываешь надежду на недостижимое? Не даёшь ей стать счастливой, полностью освободившись от гнёта мечты, которой не суждено сбыться?
— Спасибо за порцию терпкой реальности, подруга, но тут такое дело: я не голоден, — недобро осклабился Даркен. — Ты зря полагаешь, что я не нажрался жизни. Я сожрал её столько, что вкус её смешался со вкусом моей крови из разорванного острыми колючками горла. Смешался до полной неотличимости. Не надо мне этого блюда.
Девушка нахмурилась.
— А как быть, если всё остальное вредно для тебя? Ситуация обостряется. Ты ведь осознаёшь, что поддержка Штернберков сейчас, сегодня, многократно ценней, чем она же — завтра?
— Я понимаю, чего ты хочешь, Туна, — кивнул Даркен. — Ты хочешь, чтобы я выступил сегодня с важным заявлением.
Лицо рыжевласой красавицы осветила улыбка.
— Да… но почему мне кажется, будто бы мы с тобой говорим о разных вещах?
— Потому что мы с тобой слишком хорошо друг друга знаем, — вздохнул молодой человек. — Послушай, я сейчас думаю над тем, о чём именно будет то важное заявление. Я прекрасно вижу, к чему всё идёт. И нет никаких сомнений, что сегодня будут сжигаться мосты. Весь вопрос в том, кто и какие именно мосты подпалит. Но полымя… полымя будет до небес. Я сижу на перепутье. Что бы я ни выбрал, мне придётся отказаться от чего-то важного для меня. И я старательно взвешиваю решение, чтобы по итогу лишиться того, о чём я буду меньше всего печалиться.
Девушка продолжала улыбаться. Но сменился тон этой улыбки. Вместо тёплого желтоватого света солнца сие были оранжевые отблески скачущего по воле вечернего бриза огонька свечи.
— Я хочу, чтобы ты знал… независимо от того, что ты выберешь, я горжусь тобой.
Чересчур поздно Даркен понял, к чему всё ведёт. Он расправил плечи, открыл рот, чтобы возмутиться, чтобы остановить Туну, но того времени, которое юный некромаг потратил на то, чтобы осознать подоплёку последней фразы хватило для полного перехода инициативы в руки рыжей красавицы.
То был поцелуй. Решительный. Крепкий. У него, как у хорошего вина, имелось великое множество оттенков, которые можно прочитать лишь достаточно хорошо разбираясь в вопросе. И Маллой-младший, ещё в прошлой жизни заслуживший диплом почётного сомелье поцелуев, различал эти оттенки.
Сладость надежды. Горечь прощания. Жар эгоистичного желания, не считающегося с мнением иной стороны. Мягкость заботы. Жестковатые, похожие на соль, кристаллики боли. И первые нотки того, чему суждено позже стать тягучим послевкусием осознания.
Осознания того, сколь много было в интересе прекрасной рыжеволосой слечны личного.
Поцелуй прервался так же неожиданно, как и начался. Девушка решительно оттолкнула партнёра, резко выпрямилась и зашагала прочь быстрым твёрдым шагом человека, который желал продемонстрировать самой Форгерии, что несмотря на все беды, коими щедро та одаривает своих жителей, он остался несломленным.
Фортуна прощалась. Заранее. Авансом. Ведь время было такое: если Даркен изберёт не её, а Глашек или Каппек, то и быть роду Штернтерк и роду Маллой на позициях, зачастую антагонистичных. И колебаться наследникам ни одного из великих родов недопустимо.
Если Даркен изберёт другую, Фортуне лучше не прощаться с ним боле. Её союзники не должны усомниться в решительности молодой дворянки. Недопустимы никакие проявления слабости.
Пропасть меж ними двоими будет лишь расти и расти, покуда они не обнаружат друг друга в форме враждующих собой государств.
Стильная форма македонских фашистов.
Пафосные эполеты богемийской офицерии.
А ведь всего несколько месяцев назад всё это казалось столь бесконечно далёким.
Некоторое время Даркен смотрел вслед уходящей Фортуне, а затем перевёл усталый опустошённый взгляд на сестру. Та тщетно прятала волнение за ободряющей улыбкой.
— И я тоже… я тоже горжусь тобой, независимо от того, что ты выберешь.
Молодой человек вдруг ни с того ни с сего озарил мир яркой идиотской лыбой, а затем сложил губы бантиком, закрыв глаза.
За что и был наказан решительным ударом кулачка по голове.
— Братик — дурак! — звонко и весело рассмеялась Гиацинт. — Ты просто неисправим!
— Ты сделала довольно много ошибок в слове «неотразим», — усмехнулся дворянин, потирая ушибленную макушку.
Девушка фыркнула.
— По-богемийски я разговариваю достаточно хорошо, чтобы говорить именно то, что имею в виду. Ты неисправим. И невыносим.
Даркен развёл руками.
