Мозг крайне неохотно сопоставлял факты, не связанные напрямую с устранением последствий катастрофы в Сметане. Он давно уже выкинул за ненадобностью знание о том, что хозяйка переоделась в уютную тёмно-синюю пижамку и забралась под одеялко. Зачем эта информация? Тело физически находится в безопасности, а всё остальное не имеет значения. Можно с головой окунуться в аналитику, сбор информации, выбивание отчётностей из подозрительно молчащих функционеров, перекрёстную сверку источников…
Но так думала Ёлко, а не её матушка, что стояла у кровати дочери, удерживая изящными тонкими пальчиками мобильный юной слечны Каппек. Экран телефона всё ещё горел, и он являлся чуть ли не единственным источником света в давно погрузившейся во тьму спальне. По крайней мере, с объективной точки зрения. Субъективно же казалось, что хрупкая женская фигурка неярко сияет, словно бы родительница не то умерла и явилась вновь призраком, не то обмазалась фосфором, чтобы эффектней смотреться ночью.
И то, и другое было вполне в духе Урсы Каппек. Но ни первое, ни второе не являлось правдой. Просто подчёркнуто белый образ матери чересчур контрастировал с мрачной тёмной комнатой дочурки, что и создавало столь занятный визуальный эффект.
Насколько Ёлко нравились насыщенные цвета, будь то чёрный или фуксия, настолько же её родительница благоволила бледности и серости. И удивительным образом то, что обычно являлось синонимом невзрачности, в случае с пани Каппек исправно приковывало взгляд. Но лишь когда женщина хотела, чтобы на неё обращали внимание.
Кожа, словно бы лишённая пигментации. Практически бесцветные глаза. Волосы крепкие, густые, но пепельно-седые. И длинная белая ночнушка. Ёлко отлично знала, что в ярком свете сквозь ткань можно было без труда узреть силуэт изящного тела матери. Но лишь силуэт, а не детали, которые могли бы сделать образ чересчур вульгарным и пошлым.
Бледные, словно бы обескровленные губы шевельнулись.
— Хватит работать. Спи.
Ёлко вздохнула.
— Успею ещё выспаться, — она протянула руку к телефону. — Верните трубочку, пожалуйста. Мне нужно работать.
— Это другим нужно, чтобы ты работала, — женщина осторожно уселась на самый краешек постели. — Не тебе. Тебе нужно отойти ко сну. Пока ещё есть такая возможность. Поверь, милая, потом её может и не быть.
— Но у нас кризис, — девушка опустила руку и послушно чуть откинулась назад, но не сдала позиций окончательно. — Если мы не примем мер, всё рискует стать куда хуже.
Экран телефона померк. Теперь тьму разгонял только пробивающийся сквозь занавески свет уличных фонарей.
— Всё станет хуже, не сомневайся, — улыбнулась пани Каппек. — Я понимаю, что тебе хочется предусмотреть всё, предупредить все неприятности, избежать всех проблем. Но это невозможно. Ты когда-нибудь слышала выражение «лучшее — враг хорошего»?
Ёлко нехотя кивнула.
— Но ведь я справляюсь.
— На «лучшее» ты тратишь несравненно больше усилий, чем на «хорошее», а разница в результатах не настолько значительна.
— Я справляюсь, — настойчиво повторила девушка.
Матушка тяжело вздохнула и закатила глаза к потолку.
— Дети… когда вы, наконец, начнёте прислушиваться к опыту старших? Мы уже наступили на эти грабли, а вы так уверенно идёте по нашим стопам. Это разом и невероятно мило, и до боли в сердце обидно.
— Я просто пытаюсь обойти ту граблю, к рукоятке которой привязан топор, — нахмурилась слечна Каппек. — На неё я наступила в прошлой жизни. И больше не хочу. Лучше многочисленные шишки на лбу, чем расколотый череп.
Женщина снова вздохнула.
— Тоники или заклинание?
Ёлко потребовалась пара секунд, чтобы понять, о чём речь.
— Ничего вышеперечисленного. Я пока справляюсь без магии.
— А вот я однажды уработалась до такой степени, что даже под магией не справлялась.
Девушка нахмурилась чуть сильней. Она слышала от преподавателей, что подобное теоретически возможно. Колдовство изрядно расширяло возможности человеческого организма. Абсолютно любой процесс в нём был подвластен мастерам алхимии и волшебной палочки. Однако человек состоял не только из тела, но и из души. И как можно было привязать её принудительно к бренной оболочке из плоти, крови и костей, также связь могла начать рваться, например, если долго не спать.
И, к сожалению, это «долго» не получалось конкретизировать. Кому-то хватало трёх дней, чтобы почувствовать первые признаки отторжения, другие же лишь через две недели переставали чувствовать руки и ноги, как естественное продолжение себя.
— Впрок всё равно выспаться невозможно, — уверенности в голосе дочери поубавилось, но сдаваться девушка не торопилась.
— Невозможно, — согласилась матушка и мягко, но настойчиво, надавила Ёлко на плечи, укладывая её в постель. — Зато можно научиться отделять важное от неважного, научиться сохранять силы, использовать каждый час на всю катушку и, самое главное, перестать волноваться из-за того, что что-то не успелось.
— Но разве я не делаю всё то же самое? — спросила юная некромагичка.
В горле слегка засвербело. Это было приятное ощущение, которое рождалось каждый раз, когда Ёлко становилась целью чужой заботы и нежности. Как сейчас, когда родительница аккуратно укрывала её одеялком. Интересно, это у неё одной так, или другие подобным образом реагируют, но не признаются?
— Ты не учишься сохранять силы, дорогая, — улыбнулась пани Каппек. — Лешая тебе подаёт дурной пример. Но и на её ошибках ты учиться не желаешь.
Ёлко задумалась.
Сон. В контексте текущего разговора нынешнее забытие богини воспринималось несколько иначе. Может потому Броня и выглядит столь умиротворённой, что нет в её состоянии ничего болезненного или критического? Вдруг таким, как она, просто иногда нужно подольше пообщаться с Гатеей-ключницей?
Кто знает, как оно бывает у богинь?
— А ошибка ли то была?
Матушка закатила глаза и нарочито шумно вздохнула.
— Что позволено Лешей, на то Ёлко права не имеет.
Девушка обиженно надула губки.
— Это… логично. Но наши отношения с Броней… я вам не всё рассказывала, но они недавно перешли на новый этап.
— Какой ещё новый этап? — хихикнула родительница. — Прозвучало так, будто бы вас связывают дела сердечные.
— Вроде того…
Слечна Каппек на пару секунд закрыла глаза. Она боролась с желанием рассказать матушке о скандальном предложении богини. Боролась и проиграла.
— Броня хочет, чтобы я выносила её дитя.
Матушка удивлённо подняла седые брови и склонила голову на бок.
— М-м-м… любопытно… и когда это произошло?
— До того, как Фортуна вслух заявила о своём выборе в пользу македонского лагеря, если вы хотите спросить об этом.
