— Морис? — Она тихо рассмеялась. — Он всего лишь мой друг.
— Но он хотел бы стать тебе больше чем другом.
— Да.
— Ты любишь его? — спросил он резким требовательным тоном.
— Возможно, чуть-чуть.
— Он просил твоей руки?
Она не ответила сразу, и он услышал внезапное тревожное биение ее сердца, почувствовал, как кровь заструилась по ее венам, румяня щеки.
— Так да или нет?
— Да. Он сказал, что мы должны пожениться и организовать свою балетную труппу, сказал, что мы поедем в турне по всему миру.
Габриель чувствовал бушующий в нем гнев, представляя ее замужем за этим молодым мужчиной. Она будет гулять с ним под лучами солнца, она даст ему детей…
Веками приученный к самоконтролю, Габриель подавил в себе порыв удалиться прочь. Но он не имел ни малейшего права вторгаться в ее жизнь. Морис был достоин ее, молодой, красивый, гордый. Он танцевал вместе с ней и мог разделить не только ночи, но и дни ее жизни.
Один из смертных.
Ему захотелось убить его.
— Если ты хочешь выйти за него замуж, можешь не беспокоиться. У меня есть огромная квартира в Марселе, и она будет твоей, когда вы поженитесь. Ты получишь также щедрое ежемесячное содержание.
— Но я не могу…
Он поднял руку, призывая ее к молчанию.
— У тебя нет родителей, чтобы позаботиться о тебе, а я не хочу, чтобы ты всецело зависела от того, кого выберешь себе в мужья.
Сконфуженная и встревоженная той болью, что сквозила во всех его движениях, когда он говорил о ее возможном замужестве, Сара уселась на другом конце дивана.
— И ты пришел ко мне, чтобы уговорить выйти замуж за кого-то еще?
— Я не понимаю, о чем ты?
Она опустила глаза.
— Я никогда не переставала думать о тебе, Габриель. Каждую ночь я надеялась, что ты вернешься, что, отпустив меня, ты томишься по мне, как я всегда, всем сердцем томилась по тебе. — Она смотрела на него умоляющим взглядом. — Я знаю, ты думал, что я еще ребенок и не понимаю себя и порывов своего сердца. Но я люблю тебя, Габриель. Любила, люблю и буду любить всегда.
— Нет, это невозможно.
— В чем дело? Почему я не могу любить тебя?
Сара попыталась дотронуться до него, но он уклонился. При этом поспешном движении с его лица упал капюшон, и она впервые ясно увидела его.
— Габриель! Что это?
— Ничего, — ответил он, снова поглубже надвигая капюшон. — Несчастный случай.
Прежде чем он успел остановить ее, она вскочила и зажгла лампу.
— Нет! — он прикрыл лицо обеими руками, понимая теперь, какую ошибку совершил, придя к ней.
Она потянула с его лица капюшон. Он упорствовал, но потом опустил руки.
— О, Габриель! — прошептала она, и горло ее сдавило от ужаса. — Мой бедный ангел!
Он отвернулся, не желая, чтобы она видела его ожоги, не желая видеть жалость в ее глазах.
Низкий стон, полный наслаждения, смешанного с болью, вырвался у него, когда Сара притянула его в свои объятия, нежно поглаживая, как мать, успокаивающая больное дитя.
— Скажи мне, что случилось, — настаивала она.
— Я обжегся… — Его голос звучал приглушенно оттого, что он прижался к ее груди.
— Обжегся! — Воспоминания о пожаре в приюте мгновенно воскресли в ее памяти, и вместе с ними вспомнилась и боль — страшная и мучительная. — О, Габриель, — прошептала она, — я думала, это был лишь сон…
— Сон? О чем ты?
— Мне приснился сон о тебе, приснилось, что тебе очень больно… Это было как будто наяву. Я чувствовала, как дымится твоя кожа…
Сара стала рассматривать его руки — нет ли на них ожогов. Глаза ее наполнились слезами, когда она увидела его изуродованную плоть.
— Как это случилось?
Габриель закрыл глаза. Ее нежные прикосновения излечили его, словно он и не страдал так ужасно…
— Неважно. Я был неосторожен. Все не так плохо, как кажется.
— Тебе очень больно?
— Только не теперь.
Сара снова привлекла его к себе, как если бы знала, что ее близость утишает его боль.
— Как давно ты уже в Париже?
— Я… я не знаю. — Он хотел лишь повидать ее, узнать, что с ней все хорошо, и убраться. Но теперь… Как мог он ее оставить? Ее близость была бальзамом для его измученной души, ее прикосновения прогоняли боль от его ран.
— Останься здесь, пожалуйста, останься, — умоляла она.
— Я не хочу усложнять твою жизнь.
— Как мог бы ты сделать это? Ведь ты мой ангел-хранитель, разве не помнишь?
— Я помню, дорогая. — Сделав над собой усилие, он отстранился. — Теперь мне пора.
— Но ты придешь завтра вечером?
— Если хочешь.
— Я очень, очень этого хочу. Может быть, ты встретишь меня у театра? Мы могли бы вместе поужинать.
— Нет, я приду сюда. В полночь. Она поднялась вместе с ним. Глаза ее сияли счастьем оттого, что она вновь обрела его.
— Ты не передумаешь?
— Нет. Но твоя служанка Бабетта… ее не должно быть здесь.
Сара кивнула. Ей казалось таким естественным, что он не хочет, чтобы кто-то еще видел его, когда он так болен.
— Не мог бы ты… не хочешь ли ты…
Габриель нахмурился:
— Что ты хочешь, дорогая?
— Не будешь ли ты так добр поцеловать меня на прощание?
Он слегка кивнул, собираясь лишь скользнуть по ее губам. Но, ожидая большего, она встала на носки и, взяв его израненное лицо в свои руки, прижалась губами к его рту.
Будто тысяча солнц взорвались в нем, яркие и чистые. Сознание его наполнилось образами летних дней и утренних поцелуев солнца, смешанных с росой.
В изумлении он отпрянул и, пробормотав поспешное «прощай», пошел прочь, прежде чем она могла бы заметить кровавые слезы на его глазах, слезы, уже растекавшиеся по его щекам; прежде чем он упал бы перед ней на колени, умоляя, чтобы она прогнала от себя древнего монстра и полюбила наконец человека, чей путь на земле так недолог.
ГЛАВА XII
— Что это значит? Почему ты не хочешь встретиться со мной после спектакля?
Морис, нахмурившись, уставился на нее, в глазах его отражалось смятение.
— У меня назначено свидание, — ответила Сара.
— Свидание? С кем?
— Со старым приятелем. — Раздраженный вздох слетел с ее уст. — Если ты так уж хочешь знать, то я встретила Габриеля.
