Плащ его, подобно крыльям летучей мыши, распластался на белоснежном покрывале.
— Сара…
Он протянул руку, и она подошла к нему. Сердце ее ходило бешеными толчками, когда она вложила свои руки в его. Кровавые клыки и горящие глаза были позабыты.
Габриель выронил ее руку, отводя взгляд в сторону.
— Крест, — произнес он хриплым голосом. — Сними его.
Она стянула через голову изящную серебряную цепочку, мгновенно вспомнив плачевный вид Габриеля в коттедже, его воспаленные глаза, кожу, натянутую, как пергамент, на заострившихся скулах.
Сделав усилие, Сара прогнала от себя этот жуткий образ голода. Развернувшись, убрала крестик в шкатулку, стоявшую на столике у постели, и осмелилась взглянуть на Габриеля. Сколько же боли затаилось в глубине его глаз! «Какие разные глаза, — подумала она, — то темные от страсти, то полные неизбывного одиночества, то горящие нечистым голодным огнем».
— Ты боишься меня, — сказал он. — Это утверждение, а не вопрос.
— Да. — Она смотрела на него с любопытством. — Почему ты… как ты…
— Проснулся?
Сара кивнула: — Я думала, ты спишь весь день.
— Уже близятся сумерки, — объяснил он. — Через час, или около того, силы мои восстановятся в полной мере.
— Я не хотела беспокоить тебя.
— Все в порядке, Сара. Я почувствовал твое смятение. Мне захотелось утешить тебя, но ты, я вижу, напугалась еще больше.
Она не могла отрицать, и сознание того, что она его боится, вонзилось в него, как нож.
— Прости, Сара-Джейн, — угрюмо сказал он. — Но я никогда не хотел перенести тебя в мой мир.
Она молча смотрела на него, неспособная подобрать слова для объяснения своих мыслей и чувств. Он столько дал ей. За одно то, что она может танцевать, она перед ним в неоплатном долгу навеки. Но теперь… она оказалась вовлеченной в мир, всегда закрытый для нее, чуть приоткрывавшийся разве что в ночных кошмарах. И хотя она по-прежнему любила Габриеля, у нее не хватало духу спокойно и без страха воспринять его таким, каким он был на самом деле.
Габриель наблюдал за лицом Сары. Даже если бы он не умел проникать в ее сознание, по лицу ее теперь можно было прочитать мельчайшие оттенки эмоций. Голубые глаза говорили слишком о многом.
Она была уверена, что любит его, но, столкнувшись с отвратительной реальностью его существования, не могла принять ее.
Он медленно сел и провел рукой по ее волосам. Он не мог осуждать ее за этот страх, с которым она никак не могла справиться.
Габриель смотрел, как она поднялась и вышла из комнаты, почти тут же вернувшись со связкой чеснока и повесила ее на единственное окно в спальне. Острый запах заставлял его страдать, но он решил терпеть ради безопасности Сары.
Взгляды их случайно сошлись, и она поспешно отвернулась.
— Морис проводил тебя днем?
— Нет, я ушла раньше.
— Я просил тебя держаться Мориса.
Сара пожала плечами:
— Я не могла сосредоточиться на танце и поэтому ушла.
— Черт побери, Сара-Джейн, я не хочу, чтобы ты ходила одна.
Его страх за нее был слишком очевиден, что лишь усугубило ее состояние. Слезы навернулись ей на глаза.
— Сара…
Она подошла к нему, и он обнял ее, усадив на постель рядом с собой.
Сара мгновенно расслабилась в его руках, недавние страхи вдруг показались ей глупыми. Это был ее Габриель. Он никогда не сможет повредить ей. Вздохнув, она вытянулась на кровати рядом с ним.
В следующий момент она уже спала.
Габриель прижимал Сару к себе, среди многих запахов различая благоухание ее кожи, волос и мучительный аромат крови, струившейся по ее венам. Но над всем этим нависал удушающий запах чеснока, прилипший к ее ладоням, однако он готов был часами идти сквозь чесночные поля, лишь бы не переставать держать ее в своих объятиях.
Его внутренние часы подсказали ему, что вечер уже близок, а значит, Саре пора идти в театр.
А в это время будет бодрствовать и Нина. Возможно, она уже в Париже. Как он сможет обезвредить ее, если она действительно намерена выместить свое зло на Саре? Если он согласится ублажить ее, оставит ли она Сару в покое? Или в гордыне своей потребует исполнения угрозы? Если бы он знал ее убежище, то мог прокрасться туда перед восходом и убить ее, пока она спит. Только бы она не почувствовала его присутствие. Как же проникнуть к ней?
Он продолжал обнимать Сару, чувствуя, как восстанавливаются с закатом его силы, слушая ее успокоенное, ровное дыхание.
— Ты собираешься в театр сегодня? — спросила Сара.
— Да, я буду там, — улыбнулся он, взглянул на нее, — но только если ты промоешь дверь.
Добродушно усмехаясь, она сняла с двери чеснок и вымыла пол перед ней.
— Морис зайдет за тобой? — спросил Габриель, помогая ей надеть мантилью.
— Да, но я предпочитаю идти с тобой.
Габриель покачал головой:
— Нет, иди с Морисом, я последую за вами.
— Зачем? — Она перевела дыхание. — Ты думаешь, Нина уже здесь?
— Не знаю, но если она здесь, я должен предупредить ее действия, насколько смогу. — Габриель склонил голову набок и, слегка усмехнувшись, объявил:
— Морис здесь.
В следующий момент раздался стук в дверь.
— Непременно будь в театре, — напомнила Сара.
— Да, но все же позволь Морису проводить тебя после спектакля.
— Хорошо. — Приподнявшись на носки, она прижалась к его губам, а затем отворила дверь и шагнула на улицу.
Морис уставился на нее, нахмурив брови.
— Что это за запах? — спросил он. — Чеснок?
— Да, — поспешно сказала Сара. — Ну идем?
Взяв Мориса под руку, она потащила его вниз по ступенькам. Стемнело, и Сара изнемогала от страха, представляя, что Нина уже вышла на свою охоту. Она поторопилась забраться в экипаж, нанятый Морисом.
Он сел на сиденье рядом с ней, беря ее руки в свои.
— Как ты себя чувствуешь?
— Прекрасно, — ответила она. — Почему ты спрашиваешь?
Морис нахмурился:
— Ты ушла с репетиции, так как плохо себя чувствовала. Я лишь хотел бы знать… что случилось, Сара?
— Ничего.
— Не лги мне, Сара-Джейн. Ты еще никогда не покидала репетиции просто так, ты не ушла, даже когда растянула запястье. Что происходит?
— Ничего. Я просто устала. Могу я хоть раз устать? Разве я не работаю как одержимая целыми днями подряд?
— Сара-Джейн, я знаю, тебя что-то тревожит. — Морис слегка сжал ее руку. — Мы договорились пожениться, — спокойно заметил он. — Я имею право рассчитывать на то, что ты поделишься со мной своей тревогой.
