— Нет, любовь моя, я лишь хотел побыть с тобой.
Вздохнув, она прижалась к нему, обнимая, переплетаясь с ним ногами.
Он закрыл глаза, наслаждаясь ее близостью, вдыхая ее запах. Ее тепло прогоняло одиночество из его души, спасая ее от мрака. Прикоснуться к ней было для него так же необходимо, как утолить свой голод.
Но он не хотел сейчас обладать ею, в ее объятиях он искал лишь покоя и мира.
Сара… Он знает ее так недавно, меньше четверти века. Двадцать один год — такая малость по сравнению с веками, которые он бродил по земле. Но эта малость была для него дороже пустых одиноких странствий в веках. Впервые он был счастлив.
Он почувствовал ее взгляд на своем лице и руки под своей рубашкой.
Открыв глаза, он сразу увидел ее лицо, обращенное к нему, открытое и взволнованное.
— Люби меня, — прошептала она. — Умоляю, Габриель, люби меня, ты нужен мне. Мне так страшно…
«Так же, как и мне», — подумал он.
Габриель боялся теперь сильнее, чем когда-либо. Что будет с ним, если Нина отнимет у него это слабое, хрупкое создание? Он не вынесет груза вины, который придавит его.
С низким стоном он зарылся лицом в волосы Сары, а затем, освободившись, закрыл ее рот своим. Их языки встретились, и это ощущение было подобно огню, мгновенно воспламенившему каждый дюйм его тела, распространяя в нем свет. Он стиснул ее, бесконечно желая, забывая о том, что надо быть нежным. Она принадлежала ему. Хорошо это или нет, но она будет принадлежать ему всегда. Чтобы защитить ее, он готов сразиться с кем угодно и под жарким солнцем, и в пекле ада.
С низким урчанием, почти рыданием, он проник в нее, утонув в ней, наслаждаясь ее атласной мягкостью, желая, чтобы и ей было так же хорошо, как ему. И все же он был уверен, что она никогда не поймет, что значит для него ее любовь, прикосновения к ней. Она была такой живой, такой возбудимой, порывисто откликавшейся на его ласку, мгновенно устремляясь к нему. И ее доверчивость и устремленность значили для него больше, чем плотское удовлетворение.
Позже, когда на просветлевших небесах уже поблекла луна, Джованни Онибене неотрывно смотрел на женщину, спящую на его руках, чувствуя себя, скорее, человеком, чем монстром.
ГЛАВА XXIV
Сара пробуждалась медленно, чувствуя свое тело, еще подрагивающее от наслаждения. Габриель любил ее всю ночь, так долго…
Габриель! Она повернула голову и увидела его, лежащего рядом с закрытыми глазами. Она перевела взгляд к окну и заметила, что еще не рассвело, а значит, дневная летаргия не могла уже овладеть им.
Очень нежно она провела кончиками пальцев по его губам, испытывая взрыв наслаждения, когда он коснулся их языком.
Веки его поднялись, и она увидела свое отражение в глубине его прекрасных серых глаз, обрамленных густыми черными ресницами.
— Доброе утро, — проговорила она.
— Доброе утро, дорогая.
Взгляд его пробежал по ее лицу. Как же прекрасна она была: губы, слегка распухшие от его поцелуев, золотые волосы, в беспорядке разбросанные по плечам, а ее глаза… Он готов был пожертвовать следующими ста годами своей жизни, лишь бы, просыпаясь, видеть каждое утро Сару, смотрящую на него, как сейчас, голубыми глазами, полными любви.
Он поцеловал ее очень нежно, проводя руками по атласной коже, лаская вновь тело, которым обладал всего лишь час назад, изгибы которого уже так хорошо знал.
Поцелуй вызвал новый прилив желания. С низким стоном он приподнялся над ней, мешая свою плоть с ее. Тело Сары отвечало ему, руки ее обвились вокруг его шеи, не отпуская.
Они долго не размыкали объятий, не желая нарушить близость тел. Он не хотел смотреть в окно, зная, что уже рассвело и им пора расстаться. А как было бы прекрасно погрузиться в забвение, прижимая к себе Сару. Как-то Габриель сказал ей, что этот, похожий на смерть сон при вступлении в новую бытность пугал его сильней всего остального. Но он не сказал ей, что со временем его страх почти не уменьшился, он лишь заставил себя примириться с ним. Это так чудовищно — чувствовать себя затянутым в бездну, еще ниже адова пекла, быть беспомощным и словно выставленным для надругания. Возможно, в объятиях Сары погружение в небытие покажется ему менее страшным?
— Сара? — он медлил, не зная, как просить ее о том, чего так хотел, не зная, имеет ли право на это.
— Что?
— Держи меня.
Она нахмурилась, озадаченная нотками страха в его голосе.
— Я уже держу тебя, — сказала она.
— Можешь ли ты остаться со мной…
— Конечно.
Он проклинал себя за то, что посмел просить ее об этом.
— Что с тобой, Габриель? — спросила она, заметно обеспокоенная. — Что-нибудь не так?
— Можешь ли ты держать меня до тех пор, пока…
Сара поняла, чего он хочет.
— Да, — прошептала она, не веря, что он просит ее об этом.
Каким ранимым он казался теперь! Инстинкт побуждал ее защитить его, успокоить…
— Я буду держать тебя, пока ты не… заснешь.
Она тесней притянула его к себе, баюкая у себя на груди.
Вздохнув, Габриель закрыл глаза, слыша прямо под своим ухом ровное биение ее сердца, чувствуя тепло ее руки, поглаживающей ему спину и плечи.
— Будь осторожна сегодня, — сказал он, чувствуя надвигающуюся черноту. — Оставайся дома и держись Мориса.
— Почему? Разве…
Он поборол летаргию, сковывавшую его.
— Нина. Она… здесь. Не выходи из дома. Обещай… мне.
— Обещаю.
— Проверь двери… — Веки его сомкнулись. — Окна… осторожно… будь осторожна…
— Буду.
— Мой плащ, — прошептал он совсем угасшим голосом. — Его нужно…
— Мне взять его, Габриель? Сара ощутила ужас, когда он вдруг резко обмяк в ее объятиях. Он выглядел не как спящий. Тело его стало тяжелым, застывшим, безжизненным.
Успокаивая себя, говоря, что беспокоиться не о чем, Сара встала с постели, но ее пронизала дрожь, когда она посмотрела на него сверху вниз.
«А что, если он больше не проснется?»
Она потянулась за своей одеждой и тут увидела его плащ. Сняв его со стула, она подержала плащ в руках, а затем расстелила над Габриелем. Это было невыносимо — видеть, как он распластан, недвижим, бездыханен. Взяв свою одежду, Сара поспешила уйти.
Морис уже поднялся, и вид у него был такой, словно он дремал лишь несколько минут: темная щетина выступила на скулах, одежда была в беспорядке, как будто он спал в ней, без конца ворочаясь с боку на бок.
— Ты спала с ним. — Это было обвинение, а не вопрос.
