Необычная иконография Иисуса на виселице (8) могла быть вдохновлена христианскими гимнами и апокрифами. Так, в гимне VI в. Vexilla regis prodeunt («Знамена близятся царя»), написанном епископом Венанцием Фортунатом, есть следующие строки:
Знамена близятся царя,
И там просияет таинство Креста,
Где во плоти тот, кто нас создал,
Врагами был подвешен.
Рис. 8
В апокрифе Passio Andreae («Страсти апостола Андрея», II–III вв.) рассказывается, что апостол по собственной воле пошел к кресту, который ранее использовался как виселица, чтобы его на нем распяли. Этот текст повлиял на древнеанглийскую поэму «Видение креста» (VIII в.). В ней Иисус тоже по своей воле идет к кресту, на котором должен быть распят. При этом крест обозначается таким же словом, каким называли виселицу.
В «Книге святой Троицы» Сын Божий висит на виселице-кресте, стоит перед ним или прибит к нему. У него завязаны глаза — это напоминает об одном из эпизодов поругания, когда иудеи били его и заставляли отгадывать, кто из них ударил. В алхимическом смысле Христос на виселице мог означать подвешивание сосуда над огнем печи или очищение железа.
Первый эпизод алхимических «Страстей Христовых» продолжает изображение усекновения главы Иисуса (9). В алхимической иконографии процесс нагревания металлов в печи часто обозначался как удар холодным оружием. Потому отрубание головы символизировало очищение меди огнем.
Рис. 9
Рис. 10
Колесование представляло нагревание очищенного свинца: солнечный жар — это огонь алхимической печи, а привязанный к колесу Иисус — поставленный в нее сосуд со свинцом и другими ингредиентами будущего философского камня. Только в одной из более чем двадцати копий «Книги святой Троицы» Христос в этой сцене изображен с нимбом (10). Возможно, в других случаях алхимики не рисовали нимб, чтобы дистанцироваться от сакральной иконографии и не навлекать на себя обвинений в кощунстве.
Рядом с изображениями трех типов казни нарисован кувшин, символизирующий олово, и три игральные кости, обозначающие ртуть. Эти изображения вновь отсылают читателя к злоключениям Богочеловека, и показывают инструменты его мученичества, называемым в христианской иконографии arma Christi. Кувшин напоминает о том, как Понтий Пилат, не желая брать на себя ответственность за казнь Спасителя, умыл руки. С помощью игральных костей римские солдаты разыграли одежды Христа.
Далее следует изображение, на котором Змей с торсом и головой женщины пробивает копьем грудь Адама — это означает потерю бессмертия первыми людьми, преступившими закон Божий (11). Ева соположена золоту, а Адам — серебру. Потеря телесного бессмертия здесь сопоставляется с «умерщвлением» благородных металлов на стадии нигредо. Казалось бы, Адам по своему «старшинству» должен обозначать золото, но это не так. Алхимики «извлекали» золото из серебра, и потому уподобляли этот процесс извлечению ребра-Евы из тела Адама. Ульманн также приводит необычную астрологическую интерпретацию сотворения людей: по его мнению, тела Адама и Евы были созданы из планет, поэтому светила и по сей день влияют на людей. Таким образом, между людьми и металлами выстраивается практически прямая связь, т. к. каждая планета воплощает собой метафизический принцип одного из металлов.
Рис. 11
Своими позой и внешним видом Змей напоминает стоящую рядом Еву: согласно средневековым легендам он сделался внешне подобен Еве для того, чтобы проще обмануть женщину. Адам, в свою очередь, похож на Христа, называемого богословами того времени «вторым Адамом»: потому вокруг его головы на аналогичных изображениях из родственных «Книге» алхимических трактатов иногда нарисовано сияние в форме креста.
После Страстей Христовых, обозначающих «умерщвление» металлов на начальных стадиях, в одной из рукописей изображен Спаситель, лежащий во гробу. Как рассказывается в Новом Завете, перед тем, как воскреснуть, Иисус три дня пролежал во гробе, который охраняли стражники. В алхимическом смысле этот эпизод означает настаивание вещества в философском яйце (герметично запечатанном сосуде) и многодневное бдение алхимика у печи в ожидании приготовления эликсира.
В конце «Книги святой Троицы» Христос воскресает и восстает из гроба, знаменуя возрождение философского камня из «плоти» умерщвленных металлов.
Мистический орел
В середине трактата внимание привлекает другое символическое изображении стадии nigredo, в котором Ульманн связал алхимию и с христианством, и с традицией почитания правителя. Это образ распятого Христа, совмещенный с двуглавым орлом — гербом Священной Римской империи (12). Сам Ульманн закладывал в это изображение не только политический и религиозный, но и алхимический смысл: рана на правой руке Спасителя соответствует железу, на левой — золоту, рана в боку — олову, в правой ступне — свинцу, а в левой — серебру. Рана от тернового венца соотносится с ртутью, а все тело — с медью. Каждая из ран отмечена короной своего цвета. Привычная нумерология ран Христовых нарушается ради того, чтобы продемонстрировать соответствие ран семи планетам и добродетелями. То, что орел вырастает из Ессея и Давида, предков Христовых, подобно тому, как выстраивалась иконография «Древа Ессеева» (аллегорического изображения генеалогии Спасителя), призвано демонстрировать божественные истоки власти правителя империи. В немецкоязычной мистике позднего Средневековья изменение традиционного количества ран Иисуса не было чем-то уникальным: в текстах немецкой визионерки XV в. Магдалены Бойтлер, опиравшихся на традицию мистики XIV в., возникало «15 тайных Страстей», а на многих молитвенных изображениях к традиционным пяти ранам прибавлялась шестая — на плече (13). Реже описывается или изображается другое количество ран, вплоть до 5470 (такое количество ран упоминается в сборнике exempla Ci nous dit, созданном во Франции около 1320 г.). То, что основой для схемы Ульманна, демонстрирующей отношения между семью металлами, планетами, добродетелями, семеркой сакральных персон, образованной Троицей и евангелистами, а также семью ранами Христовыми, стало именно тело Спасителя, совсем не случайно. Благодаря такому решению вся совокупность знаний о природных закономерностях, которая была полезна алхимику, зиждется на образе Христа, а не на концепциях древнегреческих философов-язычников.
