Алхимия — забава вроде карт,
Где можно, человека распалив,
Его обжулить…
Несколько эпизодов пьесы посвящены языковой игре, в которой алхимики состязаются друг с другом, перечисляя все более странные слова, обозначающие операции и вещества. В комедии упоминаются величайшие алхимики прошлого, появляются сценки в лабораториях, одним словом, вся она посвящена теме алхимии — явление, уникальное для большой английской литературы того времени.
В пьесе Роберта Грина (1558–1592) «Монах Бэкон и Монах Бунгай» один из первых европейских алхимиков Роджер Бэкон стал волшебником. Источником для этого сюжета были многочисленные легенды, которые про Бэкона сочиняли еще при жизни. Самая известная из них была связана с представлением о том, что монаху удалось создать бронзовую голову, произносящую предсказания (см. здесь). В пьесе занятия алхимика пародируются и высмеиваются: Бэкон может видеть на расстоянии и изменять события при помощи магического шара, телепортировать людей, и, конечно, он трудится над созданием бронзовой головы, которая поможет окружить Англию гигантской бронзовой стеной. Однако монах невовремя засыпает, и пока он спит, голова изрекает афоризм: «Время есть, время было, время есть прошлое», а затем разбивается от удара молнии. Этот момент отражен на фронтисписе к пьесе (67).
Рис. 67
По окончанию шекспировской эпохи алхимия надолго исчезает из круга тем, затрагиваемых английскими писателями. В XVII в. среди знаменитых британских авторов только Джон Мильтон (1608–1674) упоминает алхимию в прославленной поэме «Потерянный рай», причем неоднократно. Поэт указывает на теорию, согласно которой металлы зреют в недрах земли:
Вблизи гора дымилась — дикий пик
С вершиной огневержущей, с корой,
Сверкающей на склонах: верный признак
Работы серы, залежей руды
В глубинах недр.
Перевод Аркадия Штейнберга.
Правда, согласно Мильтону, золото возникает не в результате конечного созревания металлов, а в самом аду. Упоминает он и философский камень, не открывающий свои тайны людям, но подвластный великому алхимику — Солнцу:
Тот камень, что существовал в мечтах
Верней, чем наяву; искали зря
Философы столетьями его,
Хоть с помощью всесильного искусства
Летучего Меркурия связать
Сумели.
Великий химик — Солнце, на таком
Огромном расстоянье, в темных недрах,
Из разных смесей с влагою земной,
Бессчетно драгоценности творит,
Столь редкой силы и расцветки пышной.
Перевод Аркадия Штейнберга.
Единственное прямое упоминание алхимии в «Потерянном рае» свидетельствует, что Мильтон смотрел на алхимию иронично:
Ведь при помощи огня
Коптящих углей может превратить
Алхимик, или думает, что может,
Металл, рожденный шлаковой рудой,
В отменнейшее золото.
Перевод Аркадия Штейнберга.
Наконец, Мильтон рисует образ Христа во время Второго пришествия: он, подобно алхимику, растворяет Cатану, а затем сжигает греховный мир в очищающем пламени, чтобы тот возродился в лучшем состоянии.
У британских писателей XVI–XVII вв, воспевающих алхимию, или же, напротив, смеющихся над ней, эстафету переняли авторы немецкие. Романтизм и предромантизм восприняли златоделие как подходящий материал для создания жутких запоминающихся декораций и персонажей. Алхимия была несказанно распространена среди немецких писателей XVIII–XIX вв. не только в литературном смысле, но и в самом буквальном. Отец немецкой литературной традиции Иоганн Вольфганг фон Гёте (1749–1832) не только увековечил в своих произведениях описания мистических экспериментов, но и сам пытался их воспроизвести. В книге «К теории цвета» 1810 г. писатель описывает алхимию как науку чересчур таинственную, неоригинальную и монотонную, хотя и не лишенную притягательной сказочности и гармоничности. Однако за сорок лет до этого он считал совершенно иначе.
Вернувшись в девятнадцать лет из университета домой для лечения болезни, Гёте познакомился с подругой матери, монахиней Зюзанной Катариной фон Клеттенберг, племянницей знаменитого алхимика Иоганна Гектора фон Клеттенберга, обезглавленного за мошенничество в 1720 г. Она руководила кружком во Франкфурте, члены которого изучали мистическую литературу, и передала свое увлечение произведениями златоделов и Бёме юному Гёте. Он, Зюзанна и его мать вместе изучали алхимические труды Парацельса, псевдо-Василия Валентина, фон Веллинга, Яна ван Гельмонта, Джорджа Старки и других. Однажды зимним вечером у Гёте случился страшный приступ желудочной болезни, который был успешно снят при помощи спагирической «соли».
Впечатленный этим случаем, писатель решил заняться лабораторной алхимией. Дома у фон Клеттенберг уже была установлена печь и имелись разнообразные колбы и реторты. Гёте создал собственную мини-лабораторию на мансарде родительского дома, купил печь и песочную баню для проведения экспериментов. Он был увлечен процессом создания силиката натрия и утверждал, что алхимия многому его научила: несмотря на то, что писатель не пытался произвести золото, его интересовали медицинская, натурфилософская и мистическая стороны алхимии. Несомненно, эти занятия сильно повлияли на мировоззрение Гёте и его произведения. На протяжении многих лет после юношеских опытов он продолжал читать алхимические сочинения и переносил таинственные образы на страницы собственных произведений.
Описывая комнату, в которой работал Фауст, Гёте вдохновлялся гравюрой Рембрандта (68), которую он, несомненно, видел. В романе мы видим ученого в той же «старинной комнате c высокими готическими сводами» со «смеющимся» черепом в углу. В ней Фауст занят лицезрением алхимических символов и вызывает Духа Земли, в точности как герой гравюры. Сегодня искусствоведы сошлись во мнении, что Рембрандт не называл свою гравюру «Фауст», и так ее нарекли только в середине XVIII в., а в 1790 г. использовали в качестве фронтисписа к одному из первых изданий «Фауста». Так или иначе, кабинет, изображенный художником, отсылает нас к типическим изображениям комнат алхимиков и магов.
