Рис. 68
В начале первой части Фауст признается, что вместе с отцом искал панацею от чумы. Ее рецепт он описывает в алхимической терминологии:
Являлся красный лев — и был он женихом,
И в теплой жидкости они его венчали
С прекрасной лилией, и грели их огнем,
И из сосуда их в сосуд перемещали.
И вслед — блиставшую лучами всех цветов
Царицу юную в стекле мы получали:
Целительный напиток был готов.
И стали мы лечить. Удвоились мученья:
Больные гибли все без исключенья.
Перевод Николая Холодковского.
Красный лев и белая лилия, символы сульфура и меркурия, а также сияющая царица, выдающая финальную стадию приготовления алхимического эликсира, свидетельствуют о том, что Фауст приготовлял из металлов иатрохимическую конкокцию. Неудивительно, что эликсир, сделанный из тяжелых металлов, и при этом предназначенный для приема внутрь, оказался токсичным и привел к гибели людей. В этих строках заложена критика парацельсианского лечения, порой действительно приводившего к смертям.
Во второй части «Фауста» помощник главного героя Вагнер создает внутри колбы гомункула, искусственного человека:
Материю людскую образуем,
Ее в реторте замуруем,
И тщательно дистиллируем,
Все дело нам тихонько удалось.
Если перевести Гёте более буквально, с соблюдением алхимической терминологии, которую он употребил для этого отрывка, получится следующее:
Неспешно массу человека скомпонуем,
В колбе залутумируем [запечатаем при помощи особой глины],
И тщательно когобируем [многократно перегоним],
Тут и готово дело в нашей келье.
Гомункул, над созданием которого европейские алхимики бились со времен псевдо-Арнольда из Виллановы, позаимствован Гёте из сочинений Парацельса. Ученый упоминал рецепт создания гомункула из спермы человека, запечатанной в колбе и помещенной в навоз для поддержания тепла. Кормить готового гомункула нужно было человеческой кровью, и когда он вырастал, то мог дать ответы на сокровенные вопросы алхимика о философском камне, подобно бронзовым головам, что якобы изготавливали средневековые златоделы. Эта сцена была воспроизведена во многих изданиях, и особенно удалась немецкому художнику Энгельберту Зейбертцу (69).
Рис. 69
Знаменитый писатель и философ Готхольд Эфраим Лессинг (1729–1781), как и Гёте, читал Парацельса и считал его истинным изобретателем магнетического лечения, месмеризма (см. здесь), который он высоко ценил. По этой же причине Лессинг часто цитировал парацельсовские изречения по поводу природы магнитов. Возможно, он проводил долгое время за штудированием его рукописей в Вольфенбюттеле, где с 1770 г. долгое время работал библиотекарем.
В этот же период целая когорта авторов-романтиков заинтересовалась темой алхимии. К примеру, в сказке братьев Гримм «Дух в бутылке» 1815 г. бедный студент находит под деревом колбу, в которой запечатан дух по имени Меркурий. Освободив Меркурия, в награду он получает лоскут, который способен заживлять раны и превращать железо в серебро. Благодаря подарку духа, студент становится богатым человеком и знаменитым врачом. Эта сказка соединяет в себе сразу несколько алхимических мотивов: философский камень, который и лечит, и делает состоятельным; всемогущество Меркурия, здесь представленного в виде гомункула в колбе; и советы гомункула, приводящие к обогащению. Некоторые исследователи считают вдохновленными алхимией и другие сказки Гримм, например, «Румпельштильцхен», где девушка превращает солому в золото при помощи таинственного карлика. Тем не менее, этому имеется мало подтверждений, а мотив внезапного обогащения присутствует во многих сказках мира и не обязательно связан с златоделием.
В наследии писателя Эрнста Теодора Амадея Гофмана (1776–1822) встречается, пожалуй, больше алхимических аллюзий, чем во всех текстах других немецких романтиков. Необходимо отметить, впрочем, что помимо гениальной прозы, Гофман писал замечательные оперы. Он был одним из величайших и новаторских композиторов своей эпохи, а также инженером, который собственноручно изготовлял для постановок машины для спецэффектов. В то же время, самая «алхимическая» его опера, «Ундина» (1814), была написана не им самим, но положена на либретто другого немецкого романтика — Фридриха де ля Мотт Фуке, прославившегося одноименной повестью. Благодаря невероятным декорациям Карла Фридриха Шинкеля (70), на которых мы видим изображения духов воды, опера была обречена на успех и вошла в историю как одна из самых значительных романтических постановок.
Рис. 70
«Ундина» в большой степени опиралась на мифологию, разработанную Парацельсом в трактате «О нимфах, сильфах, пигмеях, саламандрах и о прочих духах». Согласно алхимику, четырем стихиям соответствуют живущие в огне, воде, воздухе и земле духи: «Те, которые обитают в воде, суть нимфы, те, которые в воздухе, — сильфы, те, которые в земле, — пигмеи, а те, которые в огне, — саламандры». Каждый дух имел несколько имен, и «ундина» было немецким названием нимфы. Фуке позаимствовал эти образы у Парацельса и сделал их основой для своего рассказа о любви рыцаря и русалки-ундины. В тексте повести ундина почти дословно цитирует любимого автором иатрохимика. В итоге именно «Ундины» Фуке и Гофмана вдохновили Андерсена на «Русалочку», Гейне — на «Лорелею», Пушкина — на «Русалку», Хенце — на одноименную балетную постановку, а Дворжака, Чайковского и Прокофьева — на их оперы. Духи воды упоминаются и в цикле опер «Кольцо Нибелунгов» Рихарда Вагнера (1813–1883) — композитор был настолько увлечен «Ундиной» Фуке, что провел последние дни жизни за ее чтением (а в его библиотеке рядом с Платоном и Кантом стоял томик Парацельса). Вдохновлялся Парацельсом и «Ундиной» также композитор Франц Лист (1811–1886), сочинивший увертюру «Четыре элемента» и этюд «Хоровод гномов». У композитора Клода Дебюсси (1862–1918) также есть сочинения под названиями «Ундина» и «Сирены».
Гофман развивает парацельсианские и алхимические мотивы в вышедшей почти одновременно с его оперой повести «Золотой горшок» (1814). В ней дрезденский студент, переписывающий старинные оккультные рукописи, узнает, что его господин-архивариус на самом деле дух огня, самаландра, и влюбляется в одну из его дочерей-змей. Архивариус рассказывает ему о своем давнем предке, Огненной Лилии, сочетавшейся алхимическим браком с Фосфором. Во время любовного акта двух этих персонажей, представляющих собой алхимические аллегории, Лилия превратилась в совершенное существо — сам философский камень. Огорченный потерей подруги, Фосфор обратился к окружающей природе, и одна из скал вызвалась ему посодействовать, попутно выдавав еще один намек на алхимическую натурфилософию: «Братья мои металлы спят там внутри, но я всегда весел и бодр и хочу тебе помочь». Скала выпустила из чрева черного дракона, и тот пленил существо. Фосфор сразился с ним, вокруг побежденного дракона запорхали разноцветные цветы, и Лилия, наконец, была освобождена и стала царицей. Так Гофман аллегорически описал алхимические стадии: с легкостью узнаются нигредо, «павлиний хвост» и финальное рубедо. Главного героя зачаровывает золотой горшок в комнате архивариуса, который является приданным его дочери-змеи. Он жаждет получить его, что намекает нам на то, что этот предмет в каком-то смысле является аллегорией философского камня, способного превращать металлы в золото, а влюбленность студента — в змею, символ меркурия — метафора тяги адепта к познанию тайн алхимии. За свои проступки главный герой и его знакомые попадают внутрь стеклянных колб, на поверку, однако вся сцена оказывается делирием главного героя, загулявшего на студенческой попойке. Этот образ снова отсылает читателя к образу гомункула, сотворенного в лаборатории алхимика. Наконец, преодолев все невзгоды, студент входит в таинственный храм и обручается с девушкой-змеей. В руках невеста держит золотой горшок с проросшей прямо из металла лилией — символ алхимической свадьбы и удавшегося великого делания.
