Все это выглядело достаточно убедительно, а если у кого-то из троянцев еще оставались сомнения, их развеяло случившееся тут же трагическое происшествие: из моря выплыли две змеи и задушили Лаокоона и двух его сыновей. Змей этих по непонятному капризу послал Аполлон, который до сих пор выступал на стороне троянцев. Правда, у Аполлона были претензии лично к Лаокоону — в свое время жрец выбрал не ту, с точки зрения бога, жену. Однако в данном случае пострадал не только непослушный жрец, но и весь город: троянцы решили, что гибель Лаокоона и его сыновей — это месть богов за то, что жрец посмел ударить копьем священного коня.
Поскольку конь был слишком велик и не проходил в городские ворота, троянцы пробили брешь в стене и на катках втащили скульптуру внутрь. При этом конь трижды «спотыкался» о препятствия, и внутри его звенело оружие, но ослепленные троянцы ничего не хотели слышать.
Тогда же случилось еще одно не вполне понятное происшествие, которое, впрочем, не имело особых последствий. От Гомера мы знаем, что Елена давно уже сожалела о своем бегстве от Менелая и мечтала о возвращении в Спарту. Вероятно, она догадалась о хитрости с конем. Но вместо того чтобы молча ждать желанной ей победы Агамемнона и Менелая, коварная красавица вдруг решила вновь предать своих бывших земляков и родственников. Она подошла к коню вместе с новым мужем Деифобом и стала по очереди звать знатнейших ахейцев, «голосу полное сходство придав с голосами супруг их».
Вообще говоря, даже если допустить наличие у Елены такого невероятного подражательного дара, жен этих самых ахейцев она видела и слышала в лучшем случае двадцать лет тому назад, и то далеко не всех. Тем не менее некоторые из ахейцев купились на ее уловку и хотели выскочить наружу или, по крайней мере, откликнуться на зов. Удержались они только благодаря Одиссею. Интересно, что Менелай, который позднее вспоминал эту историю, не упрекал жену и находил ее поступку вполне резонное объяснение:
Побудил тебя, верно,
Бог, нам враждебный, желавший врагам нашим славу доставить.
Итак, беспечные троянцы втащили коня в город и на радостях пировали, принося благодарственные жертвы богам. Когда же наступила ночь и все улеглись спать, Синон зажег на кургане Ахиллеса огонь
и этим дал знать своим товарищам по оружию, что хитрость удалась. Отметим, кстати, что огонь, зажженный на холме, который издавна назывался курганом Ахиллеса, с Тенедоса увидеть невозможно или, по крайней мере, очень маловероятно. А вот огонь, пылающий на северном мысу бухты Бесика, был прекрасно виден на острове.
Кроме того, если верить Вергилию, огненный знак подала ахейцам и Елена:
Только лишь конь роковой на крутые склоны Пергама
Поднят был и принес врагов и оружье во чреве,
Тотчас она повела, как бы оргию Вакха справляя,
Жен хороводом вокруг; выступая сама между ними
С факелом ярким в руках, с высоты призывала данайцев.
Армада Агамемнона отчалила от Тенедоса и подошла к берегу Троады. Расстояние от острова до берегов залива Бесика — около десяти километров, поэтому ахейцам не пришлось плыть долго, даже если им не повезло с ветром. Приближаясь, они дали Синону ответный знак, запалив огонь на корабле Агамемнона. Тем временем Синон вернулся в город и выпустил из коня всех, кто был там спрятан. Ахейцы перебили городскую стражу и распахнули ворота.
Захватчики врывались в дома и убивали спящих раньше, чем те успевали схватиться за оружие. Но понемногу троянцы стали вооружаться и даже объединяться в отряды. На улицах и в домах закипела битва. Позднее Эней вспоминал:
Кто о кровавой резне той ночи страшной расскажет?
Хватит ли смертному слез, чтобы наши страданья оплакать?
Древний рушится град, царивший долгие годы.
Всюду — вдоль улиц, в домах, у дверей заповедных святилищ —
Груды тел неподвижных лежат, во прахе простертых.
Пеню кровавую тут не одни лишь платят троянцы:
Даже в сердца побежденных порой возвращается храбрость,
И победитель тогда данаец падает наземь.
Всюду ужас, и скорбь, и смерть многоликая всюду.
Эней возглавил один из небольших троянских отрядов. Его воины переоделись в доспехи убитых врагов, и эта уловка на некоторое время помогла им затесаться среди ахейцев и поражать врага изнутри. Но потом их выдал «выговор странный», и они были разбиты.
Ахейцы с Неоптолемом во главе ворвались в царский дворец. Гекуба, ее дочери и невестки сгрудились у алтаря, обнимая статуи богов. Приам, который до этого дня не участвовал в сражениях по причине преклонного возраста, схватился за оружие, чтобы защищать женщин. Но Гекуба, увидев мужа в доспехах, кинулась к нему и умолила отказаться от битвы. Старики нашли прибежище возле алтаря. Тяжело раненный сын Приама Полит, преследуемый Неоптолемом, бросился туда же и, истекая кровью, умер на глазах родителей. Проклиная убийцу сына, Приам метнул в ахейца копье, но оно не причинило вреда Неоптолему. А тот, в свою очередь, кинулся на бессильного противника.
…Влечет к алтарю он
Старца, который скользит в крови убитого сына;
Левой рукой Приама схватив за волосы, правой
Меч он заносит и в бок вонзает по рукоятку.
Так скончался Приам, и судил ему рок перед смертью
Трои славной пожар и крушенье Пергама увидеть,
После того как властителем он земель и народов
Азии некогда был. Лежит на прибрежье троянском,
Срублена с плеч, голова и лежит безымянное тело.
Кассандра искала спасения в храме Афины, но здесь ее настиг предводитель локрийцев Аякс, сын Оилея (его, чтобы отличить от его тезки Аякса Теламонида, называли еще «Малым Аяксом»). Он изнасиловал пророчицу прямо возле статуи богини, за которую та в отчаянии цеплялась.
О насилии над Кассандрой сообщают многие авторы.
Например, Квинт Смирнский рассказывает о том, как Кассандру «чести девичьей лишил Оилея могучий наследник».
Однако находятся и такие, кто считает, что ничего подобного локрийский царь в отношении дочери Приама не совершил и что он всего лишь вытащил Кассандру из храма в качестве своей добычи. Например, Филострат Старший особо подчеркивает, что Аякс «безусловно не насиловал и не оскорблял ее, как ложно рассказывают».
Но если с точки зрения современного человека сообщение Филострата обеляет злополучного локрийца, то с точки зрения людей (и богов), живших во времена Троянской войны, само по себе изнасилование пленницы вообще никакой тени на насильника не бросало. Кассандра была военной добычей, и ей так или иначе предстояло оказаться на ложе победителя. Но девушка — независимо от того, что с ней делал Аякс, — искала убежища у статуи Афины, и оттаскивать ее от священного изображения было оскорблением божества. Ну а если насилие действительно имело место, то, с точки зрения богини-девственницы, этим не стоило заниматься в ее храме. Надо думать, богиня точно так же возмутилась бы, если бы Аякс посреди святилища овладел девушкой по взаимному согласию. И статуя отвернулась от зрелища, представшего ее очам. Квинт Смирнский пишет:
