Сталин выговаривал руководителям Министерства госбезопасности за то, что у них нет преданных делу, по-настоящему революционных следователей, что следователи, работающие на Лубянке, — бонзы, паразиты, меньшевики, не проявляют никакого старания, довольствуются только признаниями арестованных.
4 декабря Сталин подписал разгромное постановление ЦК «О положении в МГБ и о вредительстве в лечебном деле», где говорилось, что многие работники госбезопасности «поражены идиотской болезнью благодушия и беспечности, проявили политическую близорукость перед лицом вредительской и шпионско-диверсионной работы врагов».
Вождь почти ежедневно интересовался ходом следствия по делу врачей.
«Разговаривал товарищ Сталин, как правило, с большим раздражением, — вспоминал Гоглидзе, — бранил, угрожал, требовал арестованных бить: “Бить, бить, смертным боем бить”».
Протоколы допросов в полном объеме сразу же пересылались вождю. Он не позволял их редактировать и сокращать. Сказал:
— Мы сами сумеем определить, что верно и что неверно, что важно и что не важно.
Следователи, напуганные сталинским гневом, хотели отличиться, старались, из кожи вон лезли. Арест следовал за арестом.
«Достаточно было какому-либо арестованному назвать нового врача, — вспоминал Гоглидзе, — как правило, следовало указание товарища Сталина его арестовать».
Сталина раздражало, что чекисты «проморгали», как он выразился, врагов внутри страны. 15 декабря на заседании им же назначенной комиссии по реорганизации ведомства госбезопасности никак не мог успокоиться. Пригрозил:
— Коммунистов, косо смотрящих на разведку, на работу Ч К, боящихся запачкаться, надо бросать головой в колодец…
В январе 1953 года министр госбезопасности, подлечившись, вновь появился на Лубянке.
— Докладываю вам, товарищ Сталин, что после болезни я приступил к работе, — стараясь выглядеть браво и говорить по-военному четко, отрапортовал Игнатьев. — Мы сосредоточиваем все внимание и усилия на том, чтобы на основе честного выполнения решений ЦК и ваших указаний в короткий срок навести порядок в работе органов МГБ, покончить с благодушием, ротозейством, трусостью и укоренившейся среди многих работников привычкой жить былой славой.
В поисках завещания
С внешней стороны ближней дачи все оставалось по-прежнему. Колючая проволока, высокий двойной забор, между стенами забора деревянный настил, на котором дежурили часовые — в специальной мягкой обуви, чтобы не шуметь. Мышь не могла проскочить мимо них.
На внешнем обводе дачи установили фотореле, которые срабатывали при любом движении. В основном реагировали на зайцев. Люди к сталинской даче не приближались. По внутренней территории ходили патрули — настороженные офицеры управления охраны Министерства госбезопасности со служебными собаками, срывавшимися с цепи.
Зато внутри дома все переменилось.
Вождь неподвижно лежал на диване в большой столовой, куда его перенесли охранники. Диван отодвинули от стены, чтобы врачам было удобнее осматривать пациента. Дом наполнился людьми, которых здесь прежде никогда не видели.
Уже без всякого стеснения вошел Маленков, который теперь и не замечал скрипа своих ботинок. За ним, уверенно ступая, следовали ухмыляющийся Берия, настороженный Хрущев, поникший Ворошилов, озабоченный Булганин… От прежнего страха не осталось и следа. Члены президиума ЦК что-то громко и горячо обсуждали.
Перепуганные врачи следили за ними, не зная, чего им ожидать, если пациент не выживет. У дивана поставили ширму, притащили столы, на которых разложили лекарства и необходимый инструментарий. Внесли громоздкое медицинское оборудование, которое спешно развертывали и налаживали.
Булганин в маршальской форме настороженно спросил:
— Профессор Мясников, отчего это у него рвота кровью?
Александр Леонидович Мясников, известнейший в стране кардиолог, осторожно ответил:
— Возможно, это результат мелких кровоизлияний в стенке желудка сосудистого характера в связи с гипертонией и мозговым инсультом.
— Возможно? — с нескрываемой иронией повторил маршал Булганин. — А может быть, у него рак желудка? Смотрите, а то у вас все сосудистое да сосудистое, а главное-то и пропустите.
— Вы мне точный диагноз дайте, — шипел Лаврентий Павлович Берия. — А то одни говорят: инфаркт, другие — инсульт! Ошибетесь, поедете туда, куда Макар телят не гонял. — И предупредил в своей пугающей манере: — У нас в тюрьме места всем хватит!
Занятый другими делами Маленков остановил его:
— Не трать время, пусть медики спокойно работают. Они сами разберутся, что делать. Пойдем — надо кое-что важное обсудить.
Члены президиума ЦК отошли. Булганин вполголоса заметил:
— Вроде у него была черная тетрадь, куда он что-то записывал. Но она исчезла. А там могло быть завещание.
Берия ухмыльнулся:
— Завещание, Николай, ищешь? Сомневаюсь, чтобы оно существовало. Он же намеревался жить вечно.
Маленков с еле уловимой улыбкой добавил:
— Думаю, что мы, его воспитанники и соратники, и без завещания знаем, что и как предстоит сделать в стране.
Георгий Максимилианович и Лаврентий Павлович деловито вышли, провожаемые подозрительными взглядами товарищей.
Посмертная судьба Сталина уже была решена.
Долгопрудненскому камнеобрабатывающему заводу срочно заказали новую гранитную лицевую панель для мавзолея со словами «Ленин — Сталин».
В спецлаборатории готовились забальзамировать тело усопшего вождя, которому предстояло занять в мавзолее на Красной площади место рядом с Лениным.
Отгладили парадный шитый золотом мундир генералиссимуса с золотыми же пуговицами, в котором он предстанет перед посетителями, которым отныне суждено было благоговейно взирать на двух вождей.
Введение погон в Рабоче-крестьянской Красной армии стало большим событием, поскольку служили еще те, кто с гордостью рассказывал, как в Гражданскую «рубал золотопогонников». Будущего маршала Константина Константиновича Рокоссовского в первых числах февраля 1943 года с Донского фронта вызвали в Ставку. На Центральном аэродроме в Москве он увидел офицеров с золотыми погонами и недоуменно спросил:
— Куда это мы попали?
Мундир Сталину сшили под личным руководством начальника Тыла Красной армии генерала Андрея Васильевича Хрулева. Принесли первый вариант. Вождь даже не стал мерить, решив, что стоячий воротник ему не подходит. Сказал о себе в третьем лице:
— Товарищу Сталину этот воротник не подходит, сделайте отложной.
Хрулев осторожно доложил:
— Сшили в соответствии с приказом и утвержденным вами образцом. Рисунок формы опубликован в печати.
— А приказ кто подписал? — неожиданно весело спросил вождь. — Сталин. Значит, Сталин может его и изменить, хотя бы для себя.
