Хрущев вышел на трибуну с докладом, который дорабатывал до последней минуты. Сохранилась обильная правка, сделанная секретарем ЦК Михаилом Андреевичем Сусловым. Никита Сергеевич отвлекался от написанного текста, импровизировал. Его речь не стенографировалась. Поэтому после съезда еще неделю шла работа над уже произнесенным докладом, он приглаживался, причесывался, «обогащался» цитатами из Маркса и Ленина.
Считалось, что Хрущев решился выступить только в последний момент, никого не поставив в известность. Это не так. Доклад долго готовился и обсуждался на президиуме ЦК. Маршал Ворошилов удрученно заметил, что после такого доклада никого из них не выберут в ЦК, делегаты проголосуют против. Поэтому о сталинских репрессиях рассказали уже после выборов руководящих органов партии.
Первоначальный проект доклада представили секретари ЦК Петр Николаевич Поспелов и Аверкий Борисович Аристов. В этом сравнительно коротком тексте уже содержался весь перечень сталинских преступлений, от которых мороз шел по коже.
Первые шаги в преодолении сталинского наследства сделал, как ни странно, Берия. Заняв пост министра внутренних дел, он велел прекращать заведомо фальсифицированные дела и освобождать арестованных. В его аппарате подготовили документ в несколько десятков страниц. В нем цитировались показания следователей МГБ о том, как они сажали невиновных и получали нужные показания, воспроизводились резолюции Сталина, который требовал нещадно бить арестованных. С этим документом знакомили членов ЦК, которых приглашали на Старую площадь. Прочитанное производило впечатление разорвавшейся бомбы.
Другое дело, что Берия вовсе не преследовал цель восстановить справедливость. Разница между Хрущевым и Берией состоит в том, что Никита Сергеевич действительно хотел сделать жизнь людей лучше. Он выпустил людей из лагерей не ради славы, а потому что считал, что их посадили беззаконно. А когда Берия осуждал репрессии, он тем самым снимал с себя ответственность и намеревался призвать к ответственности других.
После ареста Берии освобождение заключенных продолжалось. Это было неизбежным, считал профессор Владимир Павлович Наумов, который многие годы работал в аппарате ЦК, а в горбачевские годы вошел в комиссию, занимавшуюся реабилитацией невинно осужденных:
— Волнения в лагерях начались еще при Сталине. В сорок шестом бунтовали заключенные на Колыме, в Коми и Казахстане. А с марта пятьдесят третьего их число резко увеличилось. Восстания подавлялись с применением тяжелой военной техники, танков, артиллерии. Заключенных было так много, что если бы они поднялись, то смели бы охрану лагеря. А рядом с лагерями жили вчерашние зэки, недавно освобожденные, — либо им не разрешили вернуться домой, либо они встретили женщину, завели семью. Возникала критическая масса, опасная для власти. Фактически все крупные индустриальные города были окружены лагерями заключенных и бывшими заключенными, без которых промышленность не могла обойтись.
— Вы не переоцениваете такую перспективу? — спросил я профессора Наумова. — Десятки лет держали страну в стальном корсете, и вдруг вы говорите, что они все могли восстать…
— Сталин воспринимался как высшее существо, которое все предвидит, все знает. А когда на этом месте оказались другие лица, магия верховной власти развеялась. На новых руководителей смотрели без пиетета. Исчез страх, сковывавший страну.
Бериевская амнистия была попыткой разрядить обстановку, снять напряжение. Освободили шантрапу, мелких уголовников, которые не знали, куда им деться, поэтому и прокатилась по стране волна грабежей и краж. А те, кто давно ждал свободы, остались в заключении, поэтому и начались восстания, в которых участвовали бывшие военнопленные, то есть люди, умеющие держать в руках оружие. Когда они увидели, что их обошли, это еще больше прибавило желания освободиться любой ценой…
Слова профессора Наумова подтверждают воспоминания полковника Ивана Александровича Санникова, который служил в управлении Министерства госбезопасности по Кемеровской области с 1949 года:
«В 1955 году меня пригласил начальник управления: “Хотели отправить вас на учебу, но в Мысках и Томусе критическая обстановка. Придется вам туда поехать выправлять положение”. Так я оказался в Междуреченске, который называли “местом неловленых зверей”. Крупнейшее предприятие города — шахта имени В. И. Ленина — была на 80 процентов укомплектована людьми из лагерей. Антиобщественные элементы расклеивали провокационные листовки, направленные на срыв производства… Город находился на грани массовых беспорядков».
13 февраля 1956 года, накануне открытия XX съезда, на пленуме ЦК еще старого созыва Хрущев сообщил:
— Президиум Центрального комитета после неоднократного обмена мнениями и изучения обстановки и материалов после смерти товарища Сталина считает необходимым поставить на закрытом заседании съезда доклад о культе личности. Видимо, этот доклад надо будет сделать на закрытом заседании, когда гостей никого не будет.
Когда Хрущев готовился к XX съезду, ему на стол безостановочно клали документы о сталинских репрессиях. Среди соучастников преступлений значились имена людей, сохранявших высокие посты. Никита Сергеевич делал циничный выбор: тех, кто еще был нужен, оставлял, с остальными расставался. Эта двойственность сказывалась во всем. Люди, которых следовало посадить на скамью подсудимых, остались на руководящих постах. Могли они искренне бороться за преодоление преступного прошлого?
Однажды в небольшой компании, где присутствовал член президиума ЦК Анастас Микоян, речь зашла о том, почему так медленно реабилитировались жертвы сталинских репрессий.
— Почему мы, — сказал Анастас Иванович, — устраивали видимость судебного разбирательства… вместо того, чтобы реабилитировать всех сразу? Потому, что остерегались, как бы наш народ окончательно не уверился в том, что мы — негодяи.
Мгновение Микоян помедлил. Потом заключил:
— Негодяи! То есть те, кем и были мы на самом деле!
Часто говорят: члены политбюро столь же виновны в массовых репрессиях, как и Сталин, у Хрущева, мол, руки по локоть в крови, а он все свалил на вождя… Но ведь как только умер Сталин, массовые репрессии прекратились! Сразу! В тот же день! Да, и после 1953 года преследовали инакомыслящих, были политзаключенные. Но массовый террор остался в прошлом. Это неопровержимо доказывает, что его вдохновителем и организатором был Сталин.
Другие члены политбюро к нему присоединялись. Одни, как Молотов, — потому что полностью одобряли его идеи и методы. Остальные, как Хрущев, — вынужденно, поскольку соучастие в преступлениях было обязанностью руководства страны. Но как только представилась возможность прекратить убийства, Никита Сергеевич это сделал.
Но хрущевская десталинизация была частичной, двойственной, противоречивой.
«Невозможно было сразу представить себе, что Сталин — убийца и изверг, — вспоминал Хрущев. — Мы создали, грубо говоря, версию о роли Берии: дескать, Берия полностью отвечает за злоупотребления, которые совершались при Сталине. Мы находились в плену этой версии, нами же созданной: не бог виноват, а угодники, которые плохо докладывали богу. Здесь не было логики, потому что Берия пришел уже после того, как главная мясорубка сделала свое дело, то есть Сталин все сделал руками Ягоды и Ежова. Не Берия создал Сталина, а Сталин создал Берию».
