«Что ж, отдаю должное твоей изобретательности. Но, боюсь, ты так ничего и не добился.»
«Твои слова следует понимать как отказ?» — с угрозой произнес мастер Голубого Круга.
«Понимай, как хочешь!»
«Что ж, Дигр, — прошипел С’тана, — ты сам выбрал свою судьбу. К тебе будут применены самые изощренные пытки, и, — на лице мастера зазмеилась жутковатая улыбка, — смею заверить, что сбежать тебе не удастся. Я хорошо потрудился, и теперь твое сознание подобно замку с подпиленной дужкой — не составит труда взломать его. Но я дам тебе шанс. Последний шанс, Дигр. Поклянись служить мне, и я пощажу тебя».
«Не начинай все заново, — устало сказал священник, — я знаю наперед все, что ты скажешь».
«Ну, что ж, пеняй на себя.»
Лицо С’таны задрожало и растворилось в окружающем мраке.
Глава 9
Пытка
Тьма подземелья и глубокая тишина были нескончаемо, безнадежно долгими. Даже оконце в потолке оказалось лишь фантазией. Не являлись стражники и соглядатаи, не слышалось шагов на лестнице. Не было ничего, кроме дыхания и биения сердца, кроме досады на самого себя.
С’тана не бросал слов на ветер. Дигр не мог уйти, как ни старался, — некоторые области сознания оказались заблокированы, и он попросту не помнил того, чему учил аббат. Священник знал лишь, что усилием воли возможно убить себя. Но как? Оставалось только проклинать судьбу и ждать, когда С’тана соизволит прислать какого-нибудь мучителя. И в самом деле, наконец послышались шаги, оглушительно взвизгнули отроду не смазывавшиеся петли, и дверь темницы отворилась.
Свет из узкого дверного проема клинком полоснул по глазам. На пороге стоял тот самый палач в красном одеянии, с глухим капюшоном на голове. В его руке на сей раз не было секиры, но это скорее настораживало, нежели вселяло надежду.
— Ты, что ли, будешь бывший начальник стражи города Нагрокалис по имени Рой Дигр? — поинтересовался вошедший. Священник кивнул, не спуская с него глаз. — Ну, пошли.
И вновь ступени, каменные идолы с факелами в зубастых пастях. Палач не подгонял, не толкал в спину. Торопиться ему было некуда.
— Слышишь, господин, — довольно мирно произнес он, — ты не бойся. Коли будешь делать, как скажу, то и почувствовать ничего не успеешь. Хрясь — и все. Чай не первый год головы рублю! Еще при прежнем, убиенном хозяине за мастерство свое награды имел.
— Премного благодарен, — буркнул метс.
«Проломить бы тебе череп, — подумал священник, представляя кровавую картину, — резко развернуться, ударить ногой пониже пояса и айда отсюда».
— Не стоит, приятель, — мигом откликнулся палач, любовно поглаживая странный амулет, висящий на груди, — навидался я таких, сил нет. Ну, бросится какой-нибудь нервный, помашет ручонками, поорет. А толку? Мне что здесь тебе башку открутить, что на эшафоте… Да только на плахе оно как-то благочиннее. Так что, не дури, веди себя смирно, может, и проживешь подольше.
— А может, я не хочу подольше? — озлился священник.
— Хочешь или не хочешь, — деловито произнес палач, — а только нам это без разницы. Велено доставить в пыточную в целости и сохранности — значит, велено. И не будь я Буркс по кличке Миляга, если не выполню приказание.
Он выхватил из-за пазухи короткую деревянную дубинку и приложился ею к затылку конвоируемого, причем так ловко, что тот не успел оказать ни малейшего сопротивления. Затем Миляга взвалил обмякшую тушу на спину и потащил вверх по лестнице.
— Здоровый, черт, — тяжело переступая со ступени на ступень, отдувался он, — и сдалась мне эта работенка, будь она неладна. Сидел бы сейчас на Мануне да потягивал брагу из кувшинчика, или еще чем занимался бы с бабеночкой какой. Э-эх, надо было соглашаться на предложение С’таны… — Палач мечтательно облизнулся. — Так ведь нет, все цеховая солидарность, будь она трижды проклята. Не захотел сдуру от друзей отдаляться. Ладно бы еще подъемные платили. Ка-а-к же, у этого скряги, С’таны, снега зимой не допросишься. А за золотой — так и вовсе удавится. Ну, разве это дело? И это с моим-то опытом! В провинциальный городишко заслали, словно и заслуг у меня никаких. — Поднявшись на последнюю ступеньку, палач прислонил ношу к стене и перевел дух. — И этот еще на меня… — Миляга поправил Дигра так, чтобы тот не свалился. — Всем известно, что со священниками лучше не связываться. Оприходуешь одного, а потом все их Аббатство на тебя навалится… Да что уж…
Миляга вновь взвалил Дигра на плечи и потащил дальше. Идти пришлось недолго — всего лишь по коридору до двери, с которой таращился потрепанный череп.
Череп этот был прибит бронзовым костылем, причем прибит криво. Выглядел костяк как угодно, только не зловеще: нижняя челюсть раскрошилась, левая глазница проедена крысами, дырка на месте виска. Палач, вновь прислонив метса к стене, забарабанил в дверь. Череп нервно задергался в такт громовым ударам.
— Да иду, иду, — раздался противный голос, — угомонись ты!
— Отворяй, Кипл! — взбесился Миляга. — Не испытывай мое терпение.
Лязгнул засов, и на пороге появилось человекоподобное существо небольшого роста. Кожа на его лице висела складками и имела зеленоватый оттенок, мертвенно бледные губы были растянуты в презрительной ухмылке, острые уши подрагивали и, казалось, улавливали каждый, даже едва слышный звук. Довершали картину кожаный мясницкий фартук, обильно заляпанный красно-бурыми пятнами, и ржавый нож с изогнутой костяной рукояткой.
Более всего существо походило на невероятно захиревшего глита, да, по сути, таковым и являлось — один из чудовищных генетических экспериментов мастеров Нечистого потерпел неудачу, и некоторые лемуты вышли уродцами. Впрочем, из выживших получились неплохие палачи. В отличие от прежних поколений глитов, они могли хорошо разговаривать и оказались достаточно умны, чтобы выполнять свое дело без присмотра. Они не испытывали к жертвам ненависти, а потому никогда не переходили грани, которая приводила испытуемых к смерти. Получив приказ пытать человека двое суток — пытали именно столько времени и возвращали подследственного живым.
— До чего людишки пошли хилые, — нагло ухмыляясь, проскрипел Кипл, — чуть что — в крик. Ну, что ты орешь, Миляга, работать мешаешь!
— Так ты, значит, работаешь, — рыкнул палач, — а я думал — развлекаешься.
— Я люблю свою работу, это правда, — попытался изобразить усмешку глит, — и получаю от нее удовольствие. Я ведь не головы рублю, здесь ума много не надо. Мое дело куда тоньше — вытянуть из живой твари всю подноготную…
— Ну, ну, опять старая песня. Тебе самому-то не надоело? Только и знаешь, что талдычить о своих невероятных способностях. — С этими словами Миляга оттолкнул Кипла и вломился в помещение. — Клиента принимай. Я тебе не нанимался таскать его за бесплатно! Вон он у стеночки отдыхает. Если такой умный, то и тащи сам. — И Миляга прошел внутрь.
В грязной, скверно освещенной комнате на четырех пыточных столах подергивались залитые кровью тела, на дыбе обмяк какой-то здоровяк, над жаровней, под которой весело плясал огонь, извивался худосочный однорукий калека с шестипалой ладонью.
