Женщина села напротив меня и, скрестив ноги, достала из сумки какой-то журнал. Я, по-прежнему притворяясь спящим, рассматривал ее, как шедевр великого мастера. В ее хрупком изящном облике чувствовался удивительный аристократизм. Спокойное, с безупречной белой кожей и идеальными классическими чертами лицо излучало невыразимую гармонию, умиротворенность и любовь.
Около часа женщина читала журнал, а я, не шевелясь, наблюдал за ней, переводя охватившие меня чувства благодарности и восхищения в медитацию вкуса жизни.
На следующей станции она сошла. Это была последняя остановка на территории Латвии. Когда поезд тронулся, я, улыбнувшись на прощание ее уже слегка замутненному дремотой образу, снова погрузился в сон.
Проснулся я в аду. Приятную прохладу и аккуратно одетых вежливых людей сменила удушающая жара, пропитанная испарениями потных тел набившихся в вагон, как сельди в бочку, пассажиров. Прибалтика с ее размеренным западным укладом жизни осталась позади. Я вновь был окружен родным славянским народом.
На верхней полке сидела старуха, прижимая к груди мешок с контрабандно протащенным в поезд поросенком. Поросенок вертелся и визжал. Нервничая в своей импровизированной тюрьме, он успел обмочиться, и его моча капала на деда, сидящего снизу. Дед, которому некуда было отодвинуться, поскольку с двух сторон его сдавили соседи, откликался сочным и забористым русским матом. Бабка не оставалась в долгу, во весь голос демонстрируя всему вагону, что русская женщина владеет словом не хуже мужчин.
Не переставая ругаться, дед попутно утолял голод, редкими желтыми зубами откусывая здоровенные куски чеснока, так, словно это было яблоко. Чеснок он закусывал круто посоленным салом, без хлеба, но зато с кожурой.
Цыганка кормила грудью малыша. Рядом с ней лежали его перепачканные трусики. Она ела яблоко и время от времени откладывала это яблоко прямо на них, в центр подсыхающих испражнений.
Втиснувшиеся в вагон солдаты уселись прямо на пол, потому что на полках места не оставалось. Вновь прибывавшие пассажиры садились рядом со мной, иногда мне прямо на ноги. Я изо всех сил крепился и не шел в туалет, потому что в мгновение ока мое место оказалось бы занятым, а путь до Крыма еще предстоял неблизкий.
Украинцы-шоферы, едущие в Симферополь, чтобы получить какое-то оборудование, всю дорогу пили самогон. Видимо, я им чем-то приглянулся, потому что они щедро, от всей души угощали меня, и мне пришлось сказаться язвенником, чтобы объяснить им свое нежелание выпить.
Теснота и сутолока в вагоне не раздражали меня. Я относился ко всем этим людям спокойно и с теплотой, но помимо воли меня охватывала печаль. Как получилось, что между жизнью прибалтийской глубинки и русских, белорусских и украинских деревень пролегла такая огромная пропасть?
Я вспоминал слова Ли о том, как формируется модель мира у детей, вырастающих в клане, и думал, какими же являются модели мира этих людей, и какие модели они передадут своим детям. Мне бы хотелось объяснить им то, что я уже понял, чтобы хоть как-то изменить их жизнь, сделать ее чуточку лучше, или если не лучше, то немного легче, но я знал, что это желание бессмысленно. Я не мог ничего изменить.
Я вспомнил, как однажды Учитель сказал:
– Ты не можешь изменить мир. Ты не можешь сделать жизнь других людей лучше. Но ты можешь растить свое дерево, и, сделав счастливым себя, ты сумеешь изменить к лучшему и жизнь близких тебе людей. Это уже кое-что.
Печаль ушла. У этих пассажиров была своя жизнь. В ней были тяжелые моменты, но встречались и минуты счастья. Я действительно ничего не мог сделать для них, но я твердо знал, что, что бы ни случилось и куда бы меня ни занесла судьба, я, следуя пути Воинов Жизни, буду продолжать растить свое дерево. Я уже умел быть счастливым.
Глава 10. Экзамен на «звание мужчины»
– Как идут твои дела с пирамидой? – спросила Лин.
– Пока вроде все в порядке, – ответил я. – Мы потихоньку притираемся друг к другу, но прошло не так много времени, чтобы можно было добиться тех идеальных отношений, которых ты требуешь.
Чуткое ухо кореянки легко уловило нотку сомнения в моих словах.
– У меня почему-то не создалось впечатления, что все действительно в порядке, – произнесла она. – Что-то тебя беспокоит. Может быть, ты объяснишь мне, что именно?
Я задумался.
– Даже не знаю, как бы получше это выразить, – сказал я. – Мне кажется, что проблема во мне. Ты говорила, что при создании пирамиды мне необходимо любить этих женщин, испытывать к ним самые искренние чувства, и что они должны отвечать мне взаимностью. Со взаимностью проблем не возникает, да я и сам не могу сказать, что я их не люблю, но любовь, которую я испытываю к ним, – какая-то искусственная, словно я выполняю упражнение по созданию определенных эмоций и настроя.
Где-то в глубине души у меня остается странный неприятный осадок, ощущение, которое я не могу определить и не могу понять. Мне нравятся эти женщины, мне хочется любить их, но в то же время что-то внутри меня противится этой привязанности. Время от времени я ощущаю что-то вроде внутреннего барьера, внутреннего отталкивания, которое иногда сменяется чувством вины, а иногда – иррациональным необоснованным страхом. Конечно, моей техники управления эмоциями хватает на то, чтобы подавлять эти неприятные ощущения и испытывать те чувства, которые я хочу, но все же этого недостаточно. Мне не нравится эта раздвоенность чувств.
– Так происходит со всеми, – ободряюще улыбнулась кореянка. – Меня бы удивило, если бы тебе удалось этого избежать. Это всего лишь означает, что кое-какие кирпичики твоей модели мира положены криво, и, чтобы добиться успеха со своей пирамидой, ты должен подправить некоторые из них.
– Мне, конечно, нравятся аллегории, – сказал я, – но не могла бы ты объясниться более конкретно?
– Почему бы и нет? – не стала спорить Лин. – Кирпичики, из которых складывается твоя модель мира, – это твои убеждения и установки, возникавшие незаметно для твоего сознания в процессе всей жизни. О некоторых своих убеждениях, прошедших цензуру сознания, ты осведомлен, и ты можешь их высказать, если тебя об этом попросить, но убеждения, прошедшие цензуру сознания, составляют лишь небольшую часть твоей модели мира, ее оштукатуренный и подкрашенный фасад, за которым скрывается шаткое и неустойчивое сооружение.
Обычный человек привык жить со своей моделью, он научился уравновешивать ее и избегать толчков, способных ее разрушить, но Воин Жизни сам разрушает свою модель, точнее, видоизменяет ее, восстанавливая сломанные кирпичи и укладывая их ровно и гармонично.
– Учитель обычно говорил о расширении модели мира, а не о ее разрушении, – сказал я. – И я, следуя его указаниям, старался именно расширять ее, чувствуя, как от этого она действительно становится более устойчивой и гармоничной.
– Одного расширения недостаточно, – покачала головой кореянка. – Мозг шизофреника или наркомана под действием безумных фантазий может безгранично расширять модель мира, но эта модель мира не будет устойчивой. Она способна рассыпаться в любой момент, похоронив под обломками своего носителя. На опыте твоего общения с женщинами пирамиды ты сумел убедиться, что расширение модели мира не решает все проблемы.
