А Арло подумал, насколько ей удобнее просто оставить его и уйти с Атоном. Ничего не надо было делать; она пыталась спасти его и не смогла. Что еще можно требовать? Если бы он умер, он не смог бы помогать Хтону в войне с миньонетками, и в этом смысле она бы выполнила свое задание. Вскоре она родила бы сына от своего отца, продолжив обычай…
Язык уже засунул в рот третий сегмент и теперь нацелился на Арло. Тот двигаться по-прежнему не мог. Досада достигла крутого конца хвостовой части, и Атон помог ей забраться на выступ. Арло видел это скорее сердцем, чем глазами вероятно, он улавливал зрительные образы, воспринимаемые другими. Досада подняла топор, который отбросил Арло. К счастью, тот не проскользнул между китомедузой и берегом на дно озера. Они вдвоем пошли прочь.
«Пошли прочь…»
Арло боролся, но яд гусеницы сделал его неподвижным. Миллионы лет эволюции ушли на совершенствование этой сыворотки, и она прекрасно выполняла свою задачу — даже в случае таких чуждых форм жизни, как Арло. Двигаться он ног лишь по приказу мозга гусеницы, причем только его ноги, синхронизированные с метрономом гусеницы. А сигналов не поступало, поскольку не было связи.
Как Бедокур переборол этот наркотик и снова стал человеком — пусть даже сумасшедшим?
Язык шлепнул его по ноге, обвился вокруг, дернул. Арло заскользил по китомедузе ко рту.
«Другой способ…»
Десятисегментный обрубок… он шагал и действовал, хотя у него не было мозга гусеницы! Мозг Бедокура тоже управлял небольшим сегментом. То есть могли действовать и части гусеницы! Если ведущий сегмент все делает верно…
«Я — гусеница, — подумал Арло. — Я иду домой!» И его ноги задвигались. Он был гусеницей, состоящей из одного сегмента.
«Я бегу домой!»
Ноги подхватили быстрый ритм, задаваемый разумом. Они больше не повиновались непосредственному мозгу, подобно половому органу, но, как и тот, находились под влиянием видений, вызываемых разумом. Мозг умен, ноги глупы, их можно одурачить.
Язык китомедузы крепче сжал его ногу и подтянул к выпуклости, окружающей рот, не обращая внимания на движение. Арло почувствовал прогорклые кишечные газы, парившие над ртом, услышал глубоко внутри урчание.
«Моим ногам мешают двигаться. Они должны бороться, чтобы поддерживать мерныйшаг».
Ноги дико забрыкались. Свободная нога уперлась в язык, прижав его к ноге пойманной. Еще раз, сильнее.
И уязвленный язык ослаб. Нога выскользнула из петли. Арло покатился вниз под уклон, прочь ото рта, а ноги его по-прежнему работали. Он перевернулся, уткнувшись лицом в черную поверхность, потом перевернулся снова и увидел переднюю часть гусеницы.
Атон и Досада сидели на ней верхом; один у головы, другая — у отрубленного конца.
— Раз… два… взяли! — крикнул Атон, и оба с силой оттолкнулись от стены как раз в тот момент, когда внешний ряд ног двинулся вниз. Потеряв равновесие, гусеница качнулась.
— Взяли!
И длинное тело гусеницы медленно свалилось с выступа в озеро. Многочисленные ноги вспенили воду.
Всплеск был очень громаден. Китомедуза так и просела под дополнительной тяжестью. Какой бы огромной она ни была, сообразил Арло, она должна быть тонкой и плоской, как лист, а не круглой, как булыжник. Не такой объемистой, как казалась. Изо рта китомедузы вырвался хрип удивления. После чего язык втянулся внутрь и отверстие закрылось.
Вода хлынула через край. Чудовище погружалось!
Арло, неспособный плыть из-за действия яда, понял, что сменил один вид смерти на другой. Его не съедят, он просто утонет. Сейчас его не спасет и сам Хтон, да Хтону это и ни к чему.
Арло подхватили вдруг чьи-то сильные руки. Атон и Досада плыли к берегу, буксируя его за собой.
Это они спасли его.
Яд гусеницы оказался сильнодействующим. Арло пробивал себе дорогу к сознанию, изнуренный удушающим жаром, — но по-прежнему не двигался по собственной воле. Теперь отказали даже ноги. И глаза.
Но он мог ощущать, мог слышать. Кто-то гладил его во лбу. Нежное, прохладное прикосновение его матери Кокены: прохладное из-за ее болезни — озноба. Она находилась в своей жаркой пещере и ухаживала за ним, как в те давние времена, когда он был ребенком. Его выручили, здесь он чувствовал себя в безопасности, ему приятно было оказаться в центре ее внимания и давать ей понять, что он в ней нуждается. Она все отдала ради Атона, а теперь Атона теряла.
Приблизились чьи-то шаги и остановились у входа, где, как знал Арло, занавески из плетеного лыка сохраняли тепло, необходимое для выживания Кокены.
— Входи, Досада, — сказала Кокена.
Разум Арло среагировал, хотя тело не смогло. Что делает здесь миньонетка? Ведь, в сущности, эти женщины должны быть врагами!
Послышалось шуршание раздвигаемых занавесок, легкое дуновение, и в пещеру вошла Досада.
— Надень что-нибудь, — с некоторым вызовом сказала Кокена.
Последовал шелест. Это Досада влезала в одно из платьев Кокены — наверняка оно ей узко! — после чего заговорила:
— Я принесла плоды из сада Арло. Ему лучше?
— Пока нет. Но за плоды большое спасибо, — Кокена говорила вежливо, почти официально. — Я знаю, что поход в сад в одиночку для тебя опасен.
— Со мной ходил Атон, — ладонь матери застыла у Арло на лбу — почти в буквальном смысле слова: казалось, она стала мертвенно-холодной. И неудивительно!
Кокена встала.
— Нет нужды сообщать мне об этом.
— Прошу вас… Я должна вам рассказать. Я… вот. — Вероятно, Досада что-то протянула Кокене. Арло силился воспринять окружающую среду, увидеть женщин глазами. Что это?
Последовало короткое молчание. Затем:
— Он… дал тебе хвею?
Арло в точности знал, что чувствует мать: он чувствовал то же самое. Если Атон дал Досаде хвею, для Кокены все кончено — и для Арло.
— Он… послал ее, — тихо оказала Досада. — Это… подарок вам. Пожалуйста, примите ее.
«Что? Хвею нельзя так передавать!» Кокена ее взяла.
— Она не вянет. Как это возможно?
— Атон вас любит, — сказала Досада. — Мы в саду ничего не делали. Он сорвал этот цветок, сориентировал на себя. Видите, он не сочетается с моим голубым от Арло. Вы ведь его любите…
— Но как ты ее донесла?
— А как можно нести хвею? Я тоже его люблю.
«Неверно, — подумал Арло. — Хвея любит своего хозяина и любит того, кого любит хозяин, но не может просто так переходить от одного любящего человека к другому. Она, строго говоря, последовательна, а не параллельна. Ибо когда мужчину любит несколько женщин, рождается соперничество, разрушающее любовь — и хвею. Здесь что-то не так. Хвея должна была завянуть — но не завяла».
