— Старик не сказал ничего особенного. Я, действительно, создан тьмой. И от людей таким, как я, лучше держаться подальше, — бесстрастно отозвался Моа.
А Има все не унималась.
— Но ты ведь помогаешь?
— Это не бескорыстная помощь, а работа. Не самая обыкновенная для лича, но все же. Я взаимодействую с людьми, потому что так сложились обстоятельства. Не случись этих особых обстоятельств — я по-прежнему служил бы Мортелунду.
Девушка успокоилась немного, попыталась заглянуть собеседнику в лицо.
— Ты мне расскажешь про эти обстоятельства? Как-нибудь потом? Когда убедишься, что мне можно доверять?
— Доверять? — Целую половину губ Моа искривило подобие улыбки. — Дело не в доверии. Дело в том, что, чем меньше ты обо мне знаешь, тем безопаснее для тебя.
— Ты обо мне заботишься? — недоверчиво переспросила Има, с подозрением щуря зеленые глаза.
— Нет. Просто рассуждаю рационально. В Мортелунде я командовал солдатами на полях сражений и всегда старался избегать лишних потерь.
Разговор оборвало тревожное фырканье коня. На дороге, круто уходящей за нагромождение острых валунов, виднелись свежие пятна крови. Впереди раздавались взволнованные голоса. Когда путники миновали поворот, им открылась удручающая картина — чье-то окровавленное тело в придорожной траве и двое склонившихся над ним людей.
Это были мужчина и женщина, одетые просто, можно даже сказать, бедно. На мужчине был кафтан, декорированный по рукаву вылинявшим из синего в серый шнуром. На женщине — объемная некрашеная шаль-накидка, из-под которой выглядывал край выцветшей клетчатой юбки.
Мужчина первым повернулся и, заметив лича, встревожился:
— Только ходячих мертвецов нам тут не хватало…
— Подожди, — одернула его женщина. — Это, верно, тот самый мертвец, что за деньги избавляет поселения от нападок разных чудовищ. Ты что, не слышал о нем?
— Ах, этот! Ну, покажи ему тогда, что осталось от Хьёва-бортника после встречи с этими головастыми тварями…
Осталось от Хьёва-бортника не так уж и много, как, впрочем, и от остальных невезучих жителей Подбережки. Их скромные могилы ровным рядом растянулись по краю погоста. Ни на одной еще не проклюнулась трава — свежие были. Все восемь и грядущая, девятая, — уже вырыта и подготовлена.
Погост, неогороженный, без погребальных камней, находился недалеко от деревеньки. Дорога проходила через него и вела к домам у речного берега. От жилищ уже шли люди.
Останки несчастной жертвы чудищ, сложенные в холстину и перекинутые через седло Браслета, были подвезены к краю ямы. Обычно с мертвыми прощались дома, но здесь, похоже, частые смерти стали столь обыденными, что никто уже не горел желанием устраивать церемоний. Тело положили на краю, как было, в ткани, не развернув. Постепенно к нему стеклись немногие селяне. Кто их оповестил — лишь духам известно. Хотя, когда похороны входят в привычку, тут уж и нечуткий почует, что смерть очередного соседа забрала.
Има и Моа отступили в задний ряд — на них косились хмуро и с опаской. Перешептывались.
Люди встали вокруг погибшего полукругом, обратились к женщине, что была при Хьёве на дороге.
— Эстер, скажи пару слов об усопшем, — предложила седая старуха в цветастой не по случаю шали.
Здесь, на юго-западе Пограничья, на погребение было принято надевать неяркое, но ставшее рутиной занятие отмело даже этот принцип.
— Пусть священник говорит, это его работа, — недовольно ответила Эстер, стряхивая с клетчатой юбки комья налипшей земли. Стянув на груди шаль, она указала на дорогу. — Вон он, легок на помине.
Има дернула лича за рукав, шепнула тихо:
— Смотри, тот самый дед.
К погосту, опираясь на сучковатую палку, приблизился во всех смыслах старый знакомый. Похоже, он спешил и здорово запыхался. Высокая шапка сбилась на бок, на лбу выступила испарина, доска с намалеванным ликом Энолы была зажата подмышкой.
— Ох, дети мои! Я не опоздал? — довольно бодро поинтересовался священник.
Селяне смотрели на него уныло. Кто-то сердито буркнул:
— Давай! Отпевай уже скорее, пастор Илай.
Священник приосанился, поправил головной убор, предал лицу вид торжественный и печальный. Подняв лик Энолы над усопшим, он громко и нудно запел.
— О, святая Энола! Прими душу этого несчастного. Прими, а мы возрадуемся, ибо смерть для нас есть твое величайшее благословение! О, святая Энола, ты едина во всем мирах! Ты неизбежна во всех мирах! Ты, и Дитя твое, свет всеиспепеляющий несущее. О, святая Энола Гэй…
— Пойдем отсюда, я не могу это больше слушать, — шепотом пожаловалась Има.
Моа не нужно было просить дважды, заунывные песнопения пастора Илая нравились ему не больше, чем Име.
Они быстро добрались до деревни, выяснили, где живет староста, и направились прямиком к нему.
Дом главного человека в деревне, окруженный забором, с кольцевым балконом по второму этажу стоял третьим от края главной улицы. В Подбережке их имелось всего три, и шли они в параллель. Ворота оказались незапертыми.
Привязав к столбу коня, лич и девушка прошли на двор. Там немолодая дородная женщина колола на колоде дрова. Клетчатую юбку, такую же, как у Эстер, только цветистую и новую, она скинула на стоящий поодаль пень, оставшись только в рубахе и нижних штанах. Колун порхал в ее руках, легко разделяя толстые бревна на аккуратные полешки. Заметив гостей, женщина остановила работу, оперлась на топор и поинтересовалась.
— Зачем пожаловали?
— К старосте пришли, — разъяснил Моа, поблескивая из-под капюшона единственным глазом.
— Старосты нету. Я за него теперь. А его грилли заели насмерть на той неделе. Сегодня, вот, опять кого-то… — Женщина внимательно оглядела лича с ног до головы, просияла. — А ты, часом, не тот ли мертвец, что за умеренную плату людей от чудищ избавляет? Работу ищешь?
— Да.
— И дорого берешь?
— Три райса.
— За каждого грилли?
— За всех.
Женщина, назвавшаяся Ледой, вдова бывшего старосты, вопрос оплаты решила сходу. Има даже подивилась — и богатая же Подбережка деревня! Вот так вот взять и три золотых монеты с ходу выложить. Еще с таким видом, будто дешево.
Лич убрал деньги в поясную сумку и только потом, оказавшись в комнате ставшего гостевым пустого домика на отшибе у леса, переложил их в глазницу. Деньги провалились во мрак беззвучно, будто не настоящие, а призрачные.
Домик, в котором остановились путники, был ветхим. Его шатало ветром, отчего внутри все подрагивало. Стены стонали живыми, надрывными голосами, и ветер отвечал им из холодной печной трубы сиплым волчьим воем. За окном испуганно ржал Браслет, которому пришлось стоять под хлипким навесом — в бедном домике не было даже двора. Вернее, он имелся когда-то, пристроенный со стороны кухоньки и собранный из разноразмерных кусков белесого известняка, а после развалился.
