Чтобы не забывалось.
Чтобы помнилось…
В сумерках на улицах зажигались фонари. Желтые, белые, зеленоватые. Объемные одинокие шары или же гирлянды — чтобы всем хватило света. Ведь праздник же! Праздник! Всюду нарядные люди. Одежды пестрят — их достали из шкафов и сундуков. А на улице даже после заката тепло и душновато. Лишь из самого городского центра веет прохладой. Ложится на дорогах утоптанная пыль. Соловей заливается в высоких липах. Луна желта и аппетитно масляниста — она похожа на дырчатый румяный сыр, который так и хочется съесть…
Это время священной Полуночи, когда можно гадать по лунным теням и купаться в священном бассейне, что кроется под полуразрушенной колоннадой старинных развалин. Сердце города! Его незыблемая и нежно хранимая святыня. Когда-то давно в том месте, где находился теперь центр Кутаная, стоял огромный дворец или храм. Когда-то давно в нем творились неведомые действа, а теперь в его залитом подземными водами цоколе купались в праздник Полуночи суеверные горожане.
Смывали с себя проклятья, сглазы и неудачи…
К ведьме Засухе было решено идти уже после народных гуляний. На ночлег путник остановились рядом со священным развалинами на небольшом постоялом дворике с замшелой крышей и садом таким глубоким, что до спрятанной в его недрах старой конюшенки приходилось идти несколько минут. В той конюшенке удалось уютно устроить спрятанную под мороком Пепу… и Браслета.
Има так долго и отчаянно уговаривала коня переночевать рядом с древней, что тот смирился, наконец — послушал хозяйку.
— Она тебя не обидит, ну что ты, — уговаривала девушка, ласково гладя бархатный нос. — Останься, пожалуйста…
И верный конь остался.
Пепа тоже — оказавшись в городе, она переживала и нервничала всю дорогу. Тяжело быть столь огромной, необычной и пугающей в людской толпе.
Древняя свернулась в большом деннике, где ставили раньше упряжных тяжеловозов — теперь для приезжих лошадей построили новую конюшню. Эту же оставили в запас. Тут было всего шесть денников. Четыре из них были заняты, а в двух остальных хранили дрова. По соседству с Пепой стоял осел, такой старый и флегматичный, что его даже появление древней не смутило. Подумаешь, невидаль! — именно таким было выражение седой ослиной морды. Похоже, в жизни он повидал нечто гораздо более жуткое, чем вежливый зубастый «конский пожиратель»…
Пепа поздоровалась с присутствующими животными, когда вошла.
Сосед-бык, что стоял напротив, сперва испугался и громко замычал, но Има сунула ему в рот кусок захваченного на кухне черствого хлеба, и бычище успокоился.
— Тебе точно не будет здесь плохо? — уточнила девушка у Пепы перед тем, как уйти.
— Что вы, госпожа, здесь мне будет спокойно, — донеслось в ответ. — Разве что соседи мои новые начнут волноваться…
Има пообещала принести всем постояльцам старой конюшни чего-нибудь вкусного с кухни и пошла по тропе к жилой постройке.
Моа и Архо ждали ее в снятой комнатушке.
— Сегодня праздник, а мы тут сидим… — пожаловалась девушка. — Обидно. И идти боязно — поймают еще стражники? — И тут ее лицо просияло. — Знаете, я ведь немного магии скопила. Думаю, у меня получится накинуть на вас морок. Внешность сильно не изменю, но на живых похожи будете — а это уже само по себе прекрасная маскировка.
— Думаешь, получится? — засомневался целитель. — Сделать из мертвого живого, знаешь ли, штука сложная.
Моа ничего не сказал, но был с ним согласен. Нежить так не могла. Существовал негласный магический запрет на то, чтобы маскироваться под живых людей. Даже умелые некроманты ни разу на его веку не проворачивали подобного.
А Има сказала: «Попробуем!» — и у нее все получилось.
Первым на очереди был Архо. Его новый облик превзошел все ожидания. Выглядел он просто как принц из сказки… Чужое лицо, прилепленное к черепу еще там, в Мортелунде, чтобы поразить Люсьену… то есть, конечно, произвести положительное впечатление на Триаду, посвежело и обрело румянец.
Има сама не ожидала подобного результата.
— Ничего себе… Здорово получилось.
— Похоже, мороки — это твое призвание, — поддержал ее восторги Моа. — Сперва кулон, потом Пепа, а теперь и до нас очередь дошла.
На Пепу Има накинула совсем легкий, невесомый морок, который не столько менял внешность, сколько отводил глаза.
— Мне они всегда нравились. И на мертвых я у себя в деревне немного успела попрактиковаться.
— На мертвых? — единодушно переспросили оба лича.
— На мертвых… курах. Которых… в суп. Хотела деда удивить, а ему чуть плохо не стало, когда из супа на него живая и целая петушиная голова поглядела… В общем, не стоит о таком вспоминать.
Она попыталась кинуть морок на Моа, но с тем возникли проблемы. Не получилось восстановить костяную часть лица. Даже иллюзорно. Има расстроилась, но потом подумала и протянула личу кусок ткани, найденный тут же, на полке — что-то заворачивали в него и оставили.
— Перевяжи, пусть думают, что рана…
Моа и Има оторвались от него в конце большой улицы, что вытекала на широкую людную площадь. Толпа отрезала их — ну, ничего. Найдутся.
Теперь Архо шел один вдоль длинного богатого дома, отделанного по низу фасада глянцевыми пластинами полированного до зеркального блеска мрамора. Иногда он останавливался и любовался на собственное отражение. Там, в темной мраморной глубине, он был живым и красивым.
Такой впечатляющей внешностью лич не обладал даже при своей реальной жизни. Все было проще, скромнее. Эй, жаль Люсьена его не видит! Хотя, что бы это поменяло? Люсьена никогда не смотрела на обертку — только в самую душу.
Внутрь.
Блестящий фасад завершился входом, охраняемым парой гранитных химер. Дальше шли ворота с кованой вязью. Из-за них поднимали головы высокие дубы.
Богатый дом. Наверное, у Люсьены при жизни был такой же… Без нее скучно, тягостно. Даже ее зверинца не хватает… И эта мучительная привязанность гнетет.
Лич обогнул усадьбу с химерами и парком, вышел к городскому саду, над которым, увитые плющами и виноградникам вздымались древние руины. Под обрушенной колоннадой толпился и шумел народ. У главных ступеней огромной обколотой лестницы, утопающей в водах священного бассейна, были разложены вещи и обувь. Тут раздевались до рубах и шли в темную, бархатисто-бурую воду, чтобы приманить удачу и очиститься от налипшего зла.
Возле расколотой надвое колонны стояла девочка с птичьей клеткой в руках. За звонкую монету она давала желающим голубя, которого следовало отпустить с запиской для возлюбленного или возлюбленной, если тот или та находится далеко.
— … и где бы она или он ни были, моя птица найдет их и передаст частичку вашей души.
Архо остановился возле девочки. Прищурился.
