Не Нортону было спорить с ней — он тоже был сторонником всего естественного.
Хотя некоторая оголтелость борьбы Орлин за «натуральное материнство» все-таки раздражала его. Прежде всего потому, что Орлин практически полностью устранила Нортона из процесса ухода за ребенком. В апартаментах была чертова уйма всякого современного оборудования, которое могло бы стократно облегчить хлопоты Орлин вокруг младенца, но она ничем не пользовалась. Нортон каким-то образом оказался частью этого невостребованного современного оборудования — его помощь классифицировалась как противоестественная. Веками женщины взращивали младенцев без вмешательства мужчин — вот и Орлин прекрасно справится сама!
Внук был показан родителям Гавейна. Дедушка и бабушка согласно решили, что Гавейнчик — точная копия своего отца. Это растрогало их до слез. Разумеется, Орлин посещала стариков без Нортона, присутствие которого было бы в высшей степени неуместно.
Мало-помалу Нортон впал в черную меланхолию. Конечно, это было глупо. Он искренне радовался счастью Орлин. Что касается двусмысленности собственного положения, так он о ней знал с самого начала. И тем не менее не мог обрести душевного равновесия в сложившейся ситуации. Ведь он надеялся, что рождение ребенка вернет ему Орлин и она будет принадлежать ему, Нортону, с прежней полнотой. Теперь стало очевидно, что младенец оттянул на себя все ее внимание, и это, похоже, необратимо.
Нортон, покоряясь многомесячной привычке, простодушно возомнил, что все это хотя бы отчасти принадлежит ему — и владения Гавейна, и ребенок, и Орлин. Он привык к роскошному образу жизни, привык к постоянному вниманию молодой красивой женщины. Теперь он со всей очевидностью понял, что эта жизнь избаловала его. Не зря Орлин еще в самом начале сказала, что он возмечтал о слишком многом. Пришла пора умерить аппетит…
А тут еще и призрак вернулся.
Впрочем, это была хоть какая-то перемена, и Нортон едва ли не обрадовался появлению Гавейна.
— Ну, дружище, я дал тебе целый год, — сказал призрак. — Чем отчитаешься?
— Все в порядке, — отозвался Нортон. — Теперь у тебя есть законный наследник.
— О-о! Гром и молния! — вскричал Гавейн и на радостях сделал антраша в воздухе. — Наконец-то я обрел свободу и волен удалиться в Рай!
Гавейна ждет Рай? Хорошенькая новость!
Раздраженно пожав плечами, Нортон сказал:
— Ну, куда теперь направиться — решай сам. В Рай так в Рай… Я бы на твоем месте хотя бы взглянул на младенца. Он сейчас в спальне — спит в своей колыбельке.
— Но я не смогу войти. Там Орлин.
— Насколько я знаю, она в кухне, стряпает для ребенка. Хочет, чтобы его первая твердая пища была наивысшего качества.
Призрак на несколько минут исчез в спальне. Вернулся он мрачнее тучи.
— Мальчишка слишком, слишком похож на меня.
— Ты имеешь что-нибудь против этого?
Гавейн нервно прошелся взад-вперед по комнате.
— Вот что, Нортон, я должен тебе кое в чем признаться. Во время моего годичного путешествия я познакомился с несколькими занятными персонами.
— Обычное дело. Когда путешествуешь, встречаешься с разными интересными людьми. С чего бы мне осуждать тебя за это? Я сам завзятый бродяга.
— Я познакомился с инкарнациями.
— С кем, с кем?
— С инкарнациями. Точнее, с двумя из них. С Войной и с Природой.
— Извини, Гавейн, я что-то не понимаю, про что ты толкуешь.
— Инкарнации — суть персонифицированные основополагающие понятия или силы. Существует уйма инкарнаций. Но важнейших всего лишь несколько. У них своя иерархия. Каждая инкарнация как бы в ответе за то, что она олицетворяет… Короче, я веду к тому, что я имел беседу с Природой, Зеленой Матушкой Геей, и она пообещала вложить мою сущность в моего наследника.
Нортон весь напрягся. Он не мог сразу сообразить, насколько серьезна и чем чревата эта информация.
— Что ты подразумеваешь под «сущностью»? — осторожно осведомился он. — Биология знает только кровное родство, а все эти навороты… Ты никак не можешь быть отцом ребенка Орлин — я имею в виду, в полном смысле этого слова.
— Ха! «Биология»! В том-то и дело, что могу… если Природа пожелает! Я наблюдал кое-что из того, на что она способна. Очень впечатляюще! Не хотел бы я чем-нибудь рассердить эту почтенную матрону!.. Так вот, в качестве исключительной любезности, она дала мне слово…
— Погоди, ты хочешь сказать, что встречался с подлинным воплощением Природы, с конкретной персоной, которая может изменить естественный ход вещей…
— Ну да!
— Получается, что ты, благодаря магическому вмешательству, являешься кровным отцом Гавейнчика?
— Полагаю, что так, — кивнул призрак. — Сказать по совести, рядом с Матушкой Геей мне было не слишком-то уютно. Поэтому я поспешил поскорее убраться и не мог воочию удостовериться в том, что она сдержала свое слово. Мне только остается верить в ее порядочность… Конечно, дружище, малодушно с моей стороны. Я призрак, и мне вроде как нечего терять… Однако я здорово перетрусил рядом с госпожой Природой. Она может тако-о-о-е… да в общемто все они могут тако-о-о-е!.. Совсем другой вид силы — и такой страшный!
Заметно побледневший Гавейн стер со лба воображаемый пот. После паузы он промолвил:
— Но вот о внешнем сходстве я как-то не подумал.
— Ребенок действительно чрезвычайно похож на тебя! Я полагал, это просто совпадение, парадоксальная игра случая…
— Нет, это работа Матушки Геи. Наверное, она самая сильная среди земных инкарнаций, хотя я бы не хотел ссориться ни с одной из них.
Нортон не спешил верить всему услышанному. Однако к госпоже Природе он относился с должным благоговением. Если инкарнация Природы существует на самом деле, она должна быть восхитительной, могучей и прекрасной…
— А чем ты, собственно говоря, не доволен? — спросил он призрака. — Матушка Гея свое обещание выполнила. Ведь так?
Гавейн зашагал по комнате с удвоенной яростью — напоминая зверя в клетке. Имей он реальный человеческий вес, ковру бы крепко досталось.
Наконец он остановился, горестно вздохнул и сказал:
— Дело в том, что в нашем роду гуляет наследственная болезнь. Она передается из поколения в поколение. Мой старший брат умер от нее. Поэтому-то я и стал владельцем всей этой обширной собственности. Злодейка, сидящая в наших генах, убивает в раннем возрасте — редкий больной доживает до десяти лет. А в самое последнее время она повадилась укладывать в гроб даже младенцев.
— Погоди, тебя-то убил дракон! И тебе было больше десяти лет, когда ты погиб!
— Меня раздавил аллозавр!
— Какая разница! Главное — тебя погубила отнюдь не наследственная болезнь.
