5. Он отчаялся. Он пошел на уступки. Он поддался чувству, что это будет не та книга, какую он всегда себе представлял. Что он не сумеет воплотить ее так, как хотел. Всем писателям приходится жертвовать совершенством – в той или иной мере
[142]. Некоторые куски из воннегутовских черновиков – такие же яркие, как лучшие фрагменты в финальной версии рукописи. Но ему пришлось пожертвовать своей мечтой о том, какой могла быть эта книга, ради того, чтобы рассказать о том, о чем он был в состоянии рассказать. Выдать тот результат, который он мог выдать.
И он все-таки выдал результат.
Он завершает первую главу упоминанием жены Лота, которая ослушалась Господа, оглянулась назад и превратилась в соляной столб.
Теперь я кончил свою военную книгу. Следующая книга будет очень смешная.
А эта книга не удалась, потому что ее написал соляной столб.
Он отмечал:
Она… она очень тоненькая… примерно такой же длины, как книжка из серии «Близнецы Боббси»
[143]
[144].
Это такая короткая книга, что редакция журнала Ramparts Magazine, взявшегося печатать ее с продолжением, даже поинтересовалась у автора, весь ли текст он им прислал.
Писатели не могут постоянно творить что-то великое. Вы стараетесь работать как можно лучше, но потом вам надо двигаться дальше. Иначе вы всю жизнь будете корпеть над одной и той же вещью
[145].
~
Прорыв Воннегута как группа событий (представлено в виде рекомендаций):
1. Дайте обязательство (себе и, может быть, кому-то еще).
2. Доверьтесь Судьбе – вашей фее-крестной, вашей коллеге по проекту.
3. Рассказывайте правду.
4. Упорно вкалывайте.
5. Пожертвуйте совершенством.
Следуйте только тем из этих советов, которые нужны именно вам, именно в данный момент. Всячески изменяйте их, приспосабливая под свои нужды и прихоти.
~
Я думаю, многие, включая меня, замолкали, когда гражданские расспрашивали про сражение, про войну. Это было модно. Один из самых эффектных способов рассказать о войне – промолчать, знаете ли.
‹…›
Но, мне кажется, война во Вьетнаме освободила от этого вынужденного молчания меня и других писателей, поскольку выставила напоказ наше желание подавлять и доминировать – и другие грязные и, по существу, глупые мотивы. Мы наконец могли рассказать о другой стороне войны: о том, что же мы сами вытворяли ‹…›. И то, что я видел и о чем мне пришлось написать, делает войну такой уродливой. Знаете, правда может быть реальной силой. Весьма неожиданное открытие.
Тут же Воннегут добавляет:
Конечно, еще одна причина не говорить о войне заключается в том, что она невыразима
[146].
Наконец их [пленных] привели в каменную сторожку на развилке дорог. Это был сборный пункт для пленных. Билли и Вири впустили в сторожку. Там было тепло и дымно. В печке горел и фыркал огонь. Топили мебелью. Там было еще человек двадцать американцев; они сидели на полу, прислонясь к стене, глядели в огонь и думали о том, о чем можно было думать, – то есть ни о чем.
Никто не разговаривал. О войне рассказывать было нечего
[147].
Главный герой «Матери Тьмы» Говард Кэмпбелл, бывший драматург (с началом Второй мировой он сменил профессию), в старости ведет такой разговор:
– Ты больше не пишешь? – спросила она.
– Не было ничего, что я хотел бы сказать.
– После всего, что ты видел и пережил, дорогой?
– Именно из-за всего, что я видел и пережил, я и не могу сейчас почти ничего сказать, черт побери. Я разучился быть понятным. Я обращаюсь к цивилизованному миру на тарабарском языке, и он отвечает мне тем же
[148].
Глава 7
Страх (не) отыскать стóящую тему, или маловато смертей
А что, если вы обожаете писать, хотите быть писателем, но вам кажется, что с вами не происходило и не происходит ничего достаточно эпического? То есть ничего достаточно эпического, чтобы об этом стоило написать? Воннегуту и здесь есть что сказать.
ТЕРПЕНИЕ
Одна молодая особа,
которой я преподавал писательское мастерство в ГКНЙ
[149]
много лет назад,
призналась мне,
почти со стыдом,
словно это мешает ей стать
по-настоящему изобретательным автором,
что она никогда не видела
ни одного покойника.
Я положил ей руку на плечо
и сказал:
«Наберитесь терпения»
[150].
~
Это один совет Курта. А вот другой:
Я не имел ни малейшего представления о масштабах разрушений [Дрездена]. ‹…› Мне не с чем было сравнивать, разве что с кадрами из кинофильмов. Вернувшись домой (а я начал писать, еще работая в корнеллской «Сан», правда, университетской газетой мое писательство и ограничивалось), я подумывал о том, чтобы написать о своей военной эпопее. Все мои друзья вернулись домой, им тоже довелось пережить много увлекательного. И вот я сбегал в редакцию «Индианаполис ньюс» и посмотрел, что там писали про Дрезден. Нашел заметку в полдюйма длиной, где говорилось, что Дрезден бомбили и было потеряно два самолета. Ну что ж, решил я, видимо, это событие на фоне Второй мировой войны было не таким уж заметным. Вот остальным есть о чем писать. Помню, как я завидовал Энди Руни, который тогда как раз стал знаменитым; я не знал его, но, кажется, он первый, кто опубликовал послевоенный рассказ про войну, озаглавленный «Хвостовой стрелок». Черт, у меня-то таких классных приключений не было. Однако всякий раз, когда в разговоре с каким-нибудь европейцем речь заходила о войне и я упоминал, что был тогда в Дрездене, тот человек изумлялся и просил рассказать поподробнее. Потом вышла книга Дэвида Ирвинга о Дрездене, в ней говорилось, что это было самое большое кровопролитие в истории Европы. Господи, воскликнул я, значит, я все же что-то видел!
[151]
