Сам Воннегут играл на кларнете и на фортепиано. Юный главный герой «Начальной подготовки», ранней, не опубликованной при его жизни повести, – начинающий пианист. Вполне понятно, что в первом опубликованном романе, «Механическом пианино», идеальным символом идеи дегуманизирующей индустриализации и автоматизации становится именно вынесенное в название устройство.
А в «Матери Тьме», пожалуй, ничто не могло бы передать убийство души, творимое нацистами, острее, чем звук колыбельной, обращенный в вероломное предательство:
– Одно объявление всегда напевали наподобие детской песенки. Оно повторялось много раз в день. Это был вызов Sonderkommando. ‹…› Leichenträger zu Wache, – пропел он с закрытыми глазами. Перевод: «Уборщики трупов – на вахту». В заведении, целью которого было уничтожение человеческих существ миллионами, это звучало вполне естественно
[485].
А в романе «Галапагосы» повествовательница с мрачным юмором говорит о безвременной смерти другого персонажа, словно в утешение: «Что ж, ему все равно не дано было написать бетховенскую Девятую симфонию»
[486]
[487].
~
Вот еще отрывок:
С ней [с музыкой] почти каждому жизнь кажется приятнее, чем без нее. Хоть я и пацифист, но даже военные оркестры поднимают мне настроение.
‹…› Поистине бесценный дар преподнесли человечеству афроамериканцы – еще в те времена, когда были рабами. Их подарок… называется… блюз. Вся современная поп-музыка… произошла от блюза.
Действительно ли это дар всему миру? Да. Одна из лучших ритм-энд-блюзовых групп, которую мне доводилось когда-либо слышать, состояла из трех парней и девушки из Финляндии. Они выступали в одном клубе в Кракове, в Польше
[488].
В своей прозе Воннегут часто упоминает джаз: в юные годы он его обожал. Главный герой романа «Фокус-покус» провозглашает:
А вот если бы наш мир был устроен получше, знаете, кем я хотел бы стать? Джазовым пианистом.
Но вместо этого он играет на
Лютцевых колоколах. Это был огромный набор колоколов, который помещался в башне над библиотекой ‹…›. Нет сомненья: самые счастливые минуты моей жизни наступали дважды в день – утром и вечером, когда я играл на Лютцевых колоколах
[489].
В сборнике рассказов «Добро пожаловать в обезьянник» встречаем такое описание работы пианиста:
Он резко ударил по клавишам, и стены кабака сотрясла судорога похабного, второсортного, восхитительного джаза – горячий разудалый призрак двадцатых годов
[490].
~
Вот что тут главное: язык – тоже разновидность музыки. В нем тишина сплетается со звуком. В нем важны каденции, ритм, акценты, интонации, тональность.
Голосовые связки, гортань, язык, нос, губы – весь наш потрясающий речевой аппарат служит также и для пения.
~
Из «жестянки, разрезаемой ленточной пилой» Курт Воннегут творил собственный регтайм, ритм-энд-блюз, джаз. Он создавал чарующую музыку для ушей, придумывая звукоподражательные «слова». Он изготавливал никогда не существовавшие языки, броские словечки, причудливые и глубокие определения.
Еще раз остановившись в дверях старой части корпуса, Пол вслушивался в музыку здания 58. ‹…› Пол попытался выделить и определить отдельные темы. Вот! Токарная группа, тенора: «Фурразуа-уауа-ак! Тинг! Фурразуа-уа-уа…» Сварочные машины, баритоны: «Ваааа-зюзип! Вааааа-зюзип!» А затем вступает басовая партия прессов, усиленная подвалом в качестве резонатора: «Овгрумп! Тонка-тонка. Овгрумп! Тонка-тонка…»
[491]
– Пуку пала коко, пуку эбо коко, ниби аки коко, – сказал шах.
– Что угодно этому иностранному джентльмену? – осведомился Гомер Бигли, владелец парикмахерской.
– Он желает снять немножко с боков, немножко сзади, а верх не трогать, – пробормотал Хашдрахр Миазма из-под горячего полотенца, сидя в кресле парикмахера рядом с шахом
[492].
Воннегут сочинял всякие потешные стишки. Вот два примера – из «Колыбели для кошки» и «Рецидивиста» соответственно:
Что такое гранфаллон? Хочешь ты узнать,
Надо с шарика тогда пленку ободрать!
[493]Я умру, и пусть умру,
Пусть умру.
Но ни словом не совру,
В «Колыбели для кошки» половина шуточек и мудрых изречений подается с помощью развеселых религиозных терминов, придуманных диктатором-гуру Бокононом: «карасс», «гранфаллон», «ранг-ранг», «дурра», «пуфф», «пууль-па».
Ум-пам-па, боконисты!
«Иногда человек совершенно не в силах объяснить, что такое пууль-па», – учит нас Боконон. В одной из Книг Боконона он переводит слово пууль-па как дождь из дерьма, а в другой – как гнев божий
[495].
~
Музыка и язык идут рука об руку, демонстрируя братскую любовь. Но преклонение Воннегута перед языком было даже больше, чем его обожание музыки.
Как-то раз, в 1980-е гг., Воннегут и его вторая жена, фотограф Джилл Кременц, посетили исполнение реквиема, написанного приблизительно в 1570 г. и «переосмысленного» композитором Эндрю Ллойдом Вебером, уже прославившимся благодаря рок-опере «Иисус Христос – суперзвезда» и мюзиклу «Кошки».
«Похоже, никто не понимал смысла этого латинского текста и не очень-то стремился в нем разобраться. Все мы пришли сюда ради музыки». Но вдруг Воннегут заметил, что «в программке напечатан английский перевод латинского текста мессы, хотя на текст всем было решительно наплевать. Жуткий текст! ‹…› Если бы они знали, какой текст произносят, сами бы убедились, что сулимый ими Эдем нисколько не отличается от Рая, который обещала истовым католикам испанская инквизиция»
[496].
