А теперь я уже думаю не таким манером. Когда-то я был очень серьезный писатель-студент, у меня имелся наставник – Кеннет Литтауэр, старомодный журнальный редактор, очаровательный пожилой джентльмен. И мы с ним часто обсуждали такие вещи: после мрачных кусков надо поставить один более легкомысленный… использовать фразы с короткими словами, когда герои куда-то бегут, а когда они спят – длинные предложения с длинными словами. Всё это верно – всё, чему я научился от Литтауэра насчет ритма, той точки, с которой описывается происходящее, и всего прочего, что обсуждают в «Райтерс дайджесте» [Writer’s Digest], это вполне почтенные вещи, их полезно знать
[538].
Есть множество свидетельств того, что К. В. и дальше продолжал думать «таким манером» – просто ему, возможно, уже не надо было прилагать для этого сознательные усилия. Благодаря долгой практике Воннегут уже чисто инстинктивно переключался между мрачным и светлым, между разными звуковыми и визуальными ритмами текста.
~
Диалог – самый броский (в визуальном смысле) компонент обычной прозы. Даже бывалым авторам приходится серьезно поработать над его механикой.
В хорошей книге разговор может выглядеть как теннисный матч. Один собеседник подает, другой отбивает.
Можно даже обойтись без ремарок, указывающих, кто говорит. Просто мячик диалога, летающий туда-сюда.
Фокус в том, чтобы читателю было ясно, кто есть кто, при минимальном вмешательстве повествователя.
~
Из «Человека без страны»:
А теперь урок литературного творчества. Правило номер один: избегайте точек с запятой. Это уродливые языковые гермафродиты, по сути ничего собой не представляющие. Вся их роль сводится к подтверждению того факта, что вы учились в колледже
[539].
~
Прошу вас обратить внимание на очень уместные точки с запятой (две штуки) в «Механическом пианино», на первой же странице. (Мы уже цитировали этот фрагмент.) Их поставил там не кто иной, как сам Курт Воннегут:
Северо-запад – место жительства управляющих, инженеров, а также городских служащих и небольшой группы специалистов; северо-восток – обиталище машин; в южной же части, отделенной от прочих рекой Ирокез и получившей в народе название «Усадьба», ютится все остальное население
[540].
~
Чем, интересно, ему не угодили уродливые языковые гермафродиты? Это же отличная вещь.
Просто замечательная.
Главное, чтобы они знали свое место.
Глава 29
Профессия – шутник
Преимущество писателя, способного придумывать шутки, в том, что он может быть реально смешным, когда что-то реальное – смешно
[541].
Курт, самый младший ребенок в семье, еще в детстве обнаружил, что его шуточки привлекают внимание родных. Его манило комическое, и у него была мотивация развивать в себе юмористический дар. Если это относится и к вам, эти главы могут оказаться для вас особенно полезны. Но в любом случае книга, посвященная воннегутовским советам по части писательства, была бы неполной, не рассмотри мы, как он создает комический эффект и что об этом говорит.
Воннегут уверял: «Я лучше, чем большинство коллег, умею шутить письменно»
[542]. Не исключено, что так оно и было. Кроме того, он лучше большинства умел шутить экспромтом. Сидни Оффит рассказывает, как однажды днем они с К. В. решили сходить на один популярный порнофильм, чтобы своими глазами увидеть, почему вокруг него такая шумиха. Фильм начался с оргии. Посмотрев с полчаса, Курт встал и вышел из зала. Сидни последовал за ним. «Хорошенького понемножку», – пробормотал Курт.
~
Я – профессиональный изготовитель шуток, есть и такая форма искусства, не самая важная. У меня всегда был к этому кое-какой природный талант. Тут как с мышеловкой. Сооружаешь мышеловку, взводишь пружину, мышка наступает и – бум! Мои книги – это, по сути, мозаика из массы мелких деталек, и каждая деталька – шутка. Они могут быть длиной, скажем, в пять строчек или в одиннадцать. ‹…› Вот еще почему я пишу так медленно: я стараюсь устроить так, чтобы каждая шутка срабатывала. Приходится это делать, иначе все мои книги пойдут псу под хвост
[543].
Как соорудить такую мышеловку?
Приманка в сочетании с подменой ожидаемой развязки – один из приемов, используемых Воннегутом. Тут имеет смысл обратиться к приведенному в прошлой главе примеру разбиения на абзацы из романа «Фокус-покус». Первая фраза – о расследовании личной жизни повествователя – настраивает вас на ожидание каких-то пикантных подробностей. Потом текст заманивает вас всё дальше. Подобно сыщику, о котором идет речь, вы предполагаете, что повествователь занимался любовью с женщиной-архитектором на чердаке, который он ей показывал. Но абзац кончается словами: «Ничего подобного».
Эта фраза поневоле останавливает взгляд. И вселяет в нас некоторое разочарование.
Но тут же – подмена развязки, соль шутки: «Любовью мы занимались поближе к вечеру…» Великолепно-скандальное начало абзаца, подчеркивающее деталь фабулы и создающее комический эффект.
А вот более изощренная ловушка, и строк в ней намного больше. В романе «Дай вам бог здоровья, мистер Розуотер» есть сцена, где главный герой Элиот Розуотер в очередной раз беседует со своим отцом-сенатором:
– Знаешь, – сказал Элиот, – Килгор Траут однажды написал целую книгу про страну, где люди боролись с запахами. Это было всенародное дело. Там у них больше не с чем было бороться – не было ни эпидемий, ни преступлений, ни войн. Вот они и стали бороться с запахами.
‹…›
– В этой стране, – рассказывал Элиот, – было множество огромных исследовательских институтов, где решалась проблема с запахами. ‹…› Но тут герой романа, он же диктатор этой страны, сделал изумительное научное открытие, даже не будучи ученым, и все исследования оказались излишними. Он проник в самую суть этой проблемы.
– Ага, – сказал сенатор. Он ненавидел произведения Килгора Траута, и ему было стыдно за сына. – Наверное, он нашел универсальный состав, изничтожавший любой запах? – предположил он, чтобы побудить сына поскорей досказать эту историю.
– О нет, – сказал Элиот. – Ведь герой был диктатором в своей стране. Он просто изничтожил все носы
[544].
