~
Речь идет не только о таком конструировании шуток. Все воннегутовские произведения пронизаны юмором – в совсем небольших деталях, единичных строчках и тому подобном. Они позволяют нам как бы бросить взгляд на реальность, преломленную его комической линзой.
Он расчленяет визуальные и лингвистические метафоры, он вовсю обыгрывает их:
В этом полусне, полубреду перед ним вдруг предстало видение того, о чем обычно не думают, заявляя, что муж и жена – одно целое: некое чудовище, жалкое, странное и беспомощное, как сиамские близнецы
[545].
Гарри… насупившись разглядывал фото юной француженки в купальном костюме.
Фред понимал, что для Гарри он – существо скучное, бесполое. Ему очень хотелось доказать, что Гарри ошибается. Он ткнул его в бок как мужчина мужчину:
– Нравится, Гарри, а?
– Что именно?
– Эта девочка!
– Это не девочка. Это кусок бумаги.
– А по-моему, девочка. – И Фред Розуотер хитро улыбнулся:
– Легко же тебя облапошить, – сказал Гарри. – Это просто типографская краска на бумаге. Да разве тут, перед нами, лежит девочка? Она где-то за тысячи миль от нас, ей даже невдомек, что мы есть на свете
[546].
«Вечный покой даруй им, Господи, и да воссияет над ними свет нескончаемый» – так начинается переделанный Воннегутом текст реквиема. В скобках автор тут же замечает:
(Излишне доверчивый и все воспринимающий буквально человек, услышав такое, вообразит, что Хаксли и Кеннеди, Селин, Хемингуэй, а также моя сестра и первая моя жена Джейн, как и все прочие умершие, пытаются теперь заснуть под ослепительным сиянием включенных ламп.)
[547].
Автор показывает, о чем на самом деле говорит язык, и тем самым дает читателю встряску, заставляя посмотреть на затасканную метафору свежим взглядом, осознать, насколько абсурдна ее буквальная трактовка.
~
Еще один комический прием Воннегута (неразрывно связанный с его химическим и антропологическим образованием) – своего рода псевдонаучное (зачастую псевдоантропологическое) отстраненное описание предметов:
Подвязка из башмака, стоявшего на раковине, свесилась в воду, намокла, и от нее, по чудодейственному закону капиллярности, вымок и весь носок
[548].
Скверные вещества в организме Двейна заставили его выхватить из-под подушки револьвер тридцать восьмого калибра и сунуть его себе в рот. Револьвером назывался инструмент, единственным назначением которого было делать дырки в человеческих существах
[549].
Кстати, все мы были прикреплены к выпуклой поверхности. Наша планета была шаром. И никто не понимал, почему мы с него не скатываемся, хотя все притворялись, что они чего-то соображают.
Но настоящие умники сообразили, что один из лучших способов разбогатеть состоит в том, чтобы завладеть порядочным куском той поверхности, к которой прикреплены люди
[550].
~
И Курт, и его сестра Элис очень любили всякие фарсовые ситуации.
«Мы обожали Лорела и Харди
[551]», – сообщает он в «автоинтервью», напечатанном в Paris Review (и позже перепечатанном в «Вербном воскресенье»).
И далее:
Но больше всего мы с сестрой любили, когда герой в кино со всеми прощался и торжественно уходил в чулан для одежды. И потом выбирался оттуда, увешанный шарфами и вешалками
[552].
В «Рецидивисте» Воннегут придумывает пару, чьи романтические отношения во многом основаны на дурацких шуточках типа «вопрос-ответ». Медсестра Сара – подружка повествователя Уолтера, его первая девушка. Их отношения длятся семь лет. Спустя долгое время Уолтер мысленно возвращается к ним:
Да и какие там нежные воспоминания могли у меня остаться о Саре? Мы с ней все про страдания простых людей толковали, про то, как бы им помочь, – а наговорившись, забавлялись какими-нибудь ребяческими шалостями. Оба шуточки друг для друга припасали, чтобы эти паузы получше заполнить. Была у нас привычка часами болтать по телефону. За всю свою жизнь не припомню такого чудесного наркотика, как эти наши телефонные разговоры. Тело точно бы исчезало, как у обитателей планеты Викуна, чьи души парят в невесомости. А если вдруг тема иссякнет и мы замолчим, кто-то уж обязательно извлечет заготовленную шуточку, и снова говорим, говорим…
Допустим, спросит она:
– Знаешь, в чем разница между ферментом и гормоном?
– Понятия не имею.
– Фермент голоса не подает, вот в чем… – И давай глупость за глупостью выпаливать, забавляется, хотя, может, сегодня у себя в госпитале такого навидалась, вспомнить страшно
[553].
Проходят десятилетия. Они вновь находят, вновь открывают друг друга вскоре после того, как Уолтер выходит из тюрьмы. Обоим уже за шестьдесят. Их первый разговор – телефонный. Они совсем недолго обмениваются новостями, а потом смеются над одним из общих воспоминаний.
Хорошо, говорит мне Сара, что мы еще смеяться не разучились после всего, что пришлось вынести. Чувство юмора сохранили, говорит, – и на том спасибо. ‹…›
– Да, – согласился я, – по крайней мере хоть с юмором все у нас в порядке.
– Послушайте, официант, как это у меня муха в супе оказалась?
– Что? – переспрашиваю.
– Муха у меня в супе оказалась.
И тут я вспомнил, как мы с ней по телефону все шутками обменивались, вот и эта все время у нас была в ходу, с нее целая цепочка шуточек начиналась. Я аж глаза закрыл. И ответил как полагается. И меня словно машина времени в прошлое доставила. Ну и отлично – она меня из тысяча девятьсот семьдесят седьмого года перенесла в четвертое измерение.
– У нее соревнования – заплыв на спине, мадам, – говорю.
