Взгляните на эту чудесную главу, которую вы не найдете в опубликованном варианте «Колыбели для кошки». У меня бы не хватило смелости ее вымарать, будь она моей (Бог мне судья). Но продвигает ли она сюжет, позволяет ли лучше очертить персонажей? По-видимому, Воннегут полагал, что нет.
Глава 120
Я заснул – и проснулся от того, что кто-то деликатно развязывает мне шнурки.
Это была моя божественная Мона.
– Боко-мару? – прошептала она.
– Почему бы и нет? – ответил я.
И мы проделали эту штуку. И она (Мона) снова была на седьмом небе от счастья – как и в предыдущий раз. Должен признаться: мне по-прежнему очень нравился этот ритуал, но для меня он явно утратил часть своего очарования.
Пока мы этим занимались, я не переставал думать, а это была ошибка. Прелесть боко-мару – в его безмозглости. Боконон учит: «Когда боко-мару делается правильно, по его завершении участник должен не иметь совершенно никакого представления о том, сколько прошло времени – десять секунд, десять минут, десять часов или десять дней».
Я поймал себя на том, что считаю каждую секунду. Между тем Боконон призывает: «Не думайте ни о чем, кроме ступней ваших ног, а потом забудьте и о них». Но я не мог забыть о своих ступнях. Время ковыляло, спотыкаясь, и я не мог даже сосредоточиться на своих ступнях.
– Мона… – начал я.
Она не обратила на это никакого внимания.
– Мона, послушай…
Она была глуха и нема, она была опьянена боко-мару.
Я отвел ноги в сторону.
– Мона! – резко воскликнул я.
– Да? – сонно отозвалась она.
– Я сейчас не хочу убивать время, – объявил я.
– Убивать? – переспросила она.
– Столько всего произошло, – пояснил я. – Мне надо поговорить, подумать…
– Разве тебе не хочется вместо этого заняться боко-мару? – спросила она.
– Не понимаю, как это может что-нибудь решить, – заметил я.
– Разве тебе не хочется вместо этого заняться боко-мару? – повторила она.
– Или напиться? – предложил я не без иронии. Это была незнакомая ей форма протеста.
– Боко-мару обходится дешевле, – возразила она, – и после него не бывает похмелья.
– Мона, – произнес я, – если ты собираешься стать моей женой и быть при этом более-менее счастливой – и если я стану следующим президентом Сан-Лоренцо, – тебе придется мириться с тем, что я иногда бываю недоволен, болтлив, смущен и время от времени задаю массу вопросов.
– Конечно, – откликнулась она.
– «Конечно»? – переспросил я.
– Конечно, – подтвердила она. – И мы все время будем делать боко-мару.
– Жизнь не может состоять из боко-мару, – запротестовал я. – Особенно для высшего государственного чиновника.
– Иногда я буду играть на ксилофоне, – пообещала она.
– Мне очень неприятно тебе об этом сообщать, но твой ксилофон накрылся медным тазом.
– Я знаю, – ответила она. – Но следующий президент Сан-Лоренцо подарит мне новый, получше. У него будет на две октавы больше.
Я пожал плечами:
– Видимо, я так и сделаю.
– Ты? – Она покачала головой. – Ты не будешь следующим президентом Сан-Лоренцо. В Книгах Боконона написано, кто станет следующим президентом. Не ты.
– А кто же тогда?
В ответ она прочла следующий стишок:
Кажется, я слышу стариковский стон.
Это стонет ненавистник президента – старый Боконон.
Отчего же он так загрустил?
Бог ему дурные вести сообщил:
Новым президентом будет президентоненавистник,
президентозавистник,
старый-старый Боконон.
Между прочим, «Колыбель для кошки» (Cat’s Cradle) когда-то носила название «Кошачий свист» (Cat’s Call)
[609]. В одном из писем 1962 г. Воннегут так отзывался об этом своем произведении:
‹…› На ту вещь, которую я сделал для «Делл» [Dell], у меня ушло десять лет, хотя она того не стоила
[610].
Видите ли, это просто «вещь»! На нее, видите ли, не стоило тратить десять лет!
~
Отклики «третьего игрока»
Воннегут внимательно прислушивался к реакции других на его произведения. Вот некоторые доказательства этой внимательности, полученные из самых разных источников: среди них – и читатели, и критики, и актеры, и даже один редактор.
Однажды, в 1974 г., Воннегута спросили: «А как насчет другого финала “Завтрака”? В какой момент вы решили его изменить?»
Ответ К. В.:
Я всё работал и работал над ним, и в конце концов я сказал: ладно, хватит. ‹…› Курьерам приходилось побегать, я ведь сейчас живу в шести кварталах от своего издателя. Я присылал куски рукописи, они мне присылали мой текст обратно, для дальнейшей правки, и все это носили курьеры. Однажды два молодых человека из отдела выпуска, мне очень жаль, но я не помню их имен, они явились ко мне с очередной частью моей рукописи, уже забыл, какая это была часть, и один сказал: «Мне не понравился конец». Я спросил: «А что с ним не так?» И что же они ответили? «Он нам не понравился, нам кажется, что все должно кончаться по-другому, мы просто решили вам это сказать». Я пообещал: «Ладно, я об этом подумаю». И поблагодарил их. Надо бы мне знать, как их зовут, потому что они оказались правы!
[611]
В ранних постановках пьесы Воннегута «С днем рожденья, Ванда Джун», как он вспоминал позже, «имелось штук 60 назидательных монологов». Критики обратили внимание на эту дидактичность. «Так что мы скостили полчасика».
