Винцент полюбил этот город – то ли польский, то ли немецкий. Узкие улицы с цветными фасадами старинных домов: лепнина и завитушки барокко, окна в затейливых переплётах и фигурные фронтоны, скульптура и каменные крылечки. Острые шпили костёлов. Мрачные тевтонские башни. Кованые решётки с тритонами. Набережные каналов и Мотлавы, дребезжащие трамваи, кафетерии, модные пассажи, гудки пароходов и древний звон колоколов.
Здесь Винцент женился на Марии, своей студентке, – на Марутке, на Мышке, на Рысе. В тридцать седьмом у них родился Берчик, Альберт, через два года – Людвичек. Винцент не обращал внимания на шествия нацистов – коричневых штурмовиков и чёрных эсэсовцев, не придавал значения призывам гауляйтера Форстера: «В объятия рейха!», посмеивался над митингами на Майском лугу. Он исхитрился не заметить, как нацисты сожгли синагогу на Михаэлисвег, как покорно опустели витрины многих лавок и магазинчиков, перечёркнутые готическими надписями: «Еврейская свинья».
Утром 1 сентября 1939 года Данциг проснулся от канонады. Германский броненосец «Шлезвиг-Гольштейн», навестивший город с визитом дружбы, из орудий главного калибра громил «Вестерплатте», польскую военно-морскую базу. Гарнизон занял оборону, но не мог одолеть огромного стального дракона, что вторгся в Вольную гавань. А в самом городе доморощенные эсэсовцы с пулемётами и броневиками осадили польскую почту на площади Гевелиуса. Почтальоны, операционисты, кассиры и курьеры отстреливались, укрываясь за баррикадами из посылок и мешков с письмами. Началась Вторая мировая.
Немцы перешли в наступление по всей границе, ударили Польше в спину танками из Мариенбурга. Красная Россия выждала немного и тоже ринулась в Польшу. Большевики и нацисты встретились на линии Керзона. За месяц они разорвали Польшу пополам и уничтожили Польское государство.
– Я навёл справки о судьбах Алека, Теося и Стефы, – сказал Винценту Козловский. – Прими мои соболезнования, Вицек.
Александер, старший брат Винцента, служил в кавалерийской бригаде армии «Лодзь». Сколько Винцент помнил Алека, тот всегда мечтал о ратной славе гусар. В первый же день войны в полях под городом Клобуцк польская кавалерия контратаковала немцев. Немцы ещё не видели такого: на их танки под гордую песню боевого горна неслись всадники с саблями и карабинами. Танки попятились. Но Александер остался лежать в истоптанной пшенице.
Профессор Теодор Клиховский с женой Стефанией жил во Львове и потому оказался на территории советской Украины. Немцы вошли во Львов 30 июня 1941 года. Триумф рейха начался с евреев, повешенных на фонарях, затем айнзацкоманды принялись вылавливать профессоров. Их привозили в парки, некоторых – вместе с семьями, и там пули разбивали польские головы, набитые бесполезным хламом: законами медицины, математики, физики и филологии. 5 июля 1941 года на Вулецких холмах в кусты шиповника упали супруги Клиховские, историки. Они умерли, так и не узнав о гибели сыновей – Александера и Хенрика. О всех смертях узнал только Винцент.
А дядя Леось, старый друг Теодора и Стефании, переметнулся к немцам. Он считал, что это правильно, и сейчас предлагал Винценту поступить так же.
Из Политехники Винцента выгнали в октябре тридцать девятого. Он же был поляком – недочеловеком, «унтерменшем». Не помогло даже то, что он занимался Тевтонским орденом. Из хорошей квартиры возле Дворца кино семья Винцента переехала в полуподвал, в бедные кварталы у судоверфей. Винцент устроился работать такелажником на слипе, а по вечерам вёл занятия в нелегальной польской школе: преподавал историю и язык. Мария сидела со своими и соседскими детьми, ей за это немного приплачивали. В 1941 году у Клиховских родился третий сын – Цезариуш, Чарусь. Семья еле сводила концы с концами. Но стойкая Мышка ни на что не жаловалась.
Когда за Винцентом явились агенты, он решил, что это арест. Однако в отделе СД его встретил дядя Леось. Оказывается, он уже заказал столик в кафе.
В Старом городе Клиховский не бывал года два – полякам сюда соваться не стоило. А в кафе он не входил с начала войны, то есть почти четыре года: полякам запрещалось посещать кафе, рестораны, музеи, библиотеки, театры и кино. На Рыбацкой набережной, как прежде, стояли столики под полотняными навесами, скользили официанты, и оркестрик играл вечную «Лили Марлен»: «Пускай убит я где-то в неведомой дали. / Сбегу я с того света, к тебе, моя Лили. / Ты только позови меня, моя Лили Марлен…» По Мотлаве проплывали прогулочные теплоходики.
Пахло речной водой, гниющей древесиной, дымом и жареной сельдью. Клиховский присел так, чтобы видеть Журав – древнее и доброе чудище славной эпохи Ордена и Ганзы. Две круглые кирпичные башни в колпаках из красной черепицы сжимали чёрный дощатый зоб и бревенчатый клюв, нависший над променадом: это был допотопный подъёмный кран.
Дядя Леось остался всё таким же интеллигентным и грустно-ироничным. Он поправил круглые металлические очки:
– Всё невесело, Вицек. Наверное, ты уже знаешь о Хенрике. Посмотри.
Козловский положил на столик раскрытую брошюру со свастикой. Одна строка была подчёркнута пером. Не читая, Винцент понял, что там написано: «Хенрик Клиховский, поручик» – и данные воинской части Хенрика.
Хенрик, средний сын в семье Клиховских, вслед за братом Александером тоже пошёл в армию. В сентябре 1939 года, когда Россия напала на Польшу, польские войска, стоявшие восточнее линии Керзона, подчинились приказу и без боя сдались русским. Через Красный Крест осенью и зимой Хенрик прислал несколько писем: сообщил, что находится в лагере военнопленных. С весны 1940 года писем больше не было. Отец и мать продолжали верить, что Хенрик жив, а Винцент почувствовал, что случилось самое страшное.
Весной 1943 года немецкая полиция обнаружила в Катынском лесу под Смоленском огромные братские могилы. В могилах лежали тысячи польских офицеров. Большевики бестрепетно расстреляли их, чтобы не осложнять свои отношения с нацистами. Одним из немногих опознанных оказался майор – сослуживец Хенрика: Хенрик упоминал о нём в письмах. Про Катынскую бойню немцы сообщали в газетах и по радио, чтобы поляки не вступали в партизанскую Гвардию Людову. В брошюре, которую принёс Козловский, были опубликованы результаты немецкого расследования.
– Это геббельсовская пропаганда, – угрюмо сказал Винцент.
– Тут Геббельс не лжёт, – возразил дядя Леось. – Ему незачем, Вицек.
На другом берегу реки вплотную друг к другу громоздились гигантские фахверковые склады – шпайхеры. Их старинные белёные стены, расчерченные балками на квадраты и диагонали, закатное солнце окрасило в багряный цвет.
– Зачем вы разыскали меня?
Козловский наклонил голову и поверх очков посмотрел Винценту в глаза:
– Твой отец не поверил, Вицек, а ты поверь, что пятьсот лет назад твой предок дал обещание дьяволу. Доказательство тому – гибель твоих братьев. Ты должен вернуть Лигуэт. Если ты не сделаешь это, два твоих сына погибнут, а третий, как и ты, останется в одиночестве, чтобы вернуть долг вместо тебя.
– А вам-то что? – спросил Винцент. – Вы же всех предали, дядя Леось.
