Смерть здесь не имела никакого величия и никого не пугала – ни палачей, ни жертв. Каждый день умирали десятками. Смерть была просто невезением, да и то не для всех. Погибали на работах, подыхали от болезней, замерзали в строю на поверке. По утрам в холодных блоках в кучах заключённых, спящих на нарах, всегда обнаруживались покойники. Мертвецов сразу обшаривали на предмет ценных вещей – корки хлеба или иголки с ниткой. Потом санитары-пфлегеры раздевали трупы догола, химическим карандашом писали на груди номер и уносили в штабель покойников у крематория. Если трупов не хватало для полной загрузки печей, то нужное количество заключённых отправляли в газовую камеру, чтобы не расходовать понапрасну кокс. Рутина умерщвлений в Штутгофе ни у кого не вызывала никаких чувств. Охранники без колебаний добивали упавших. Смерть утратила значение таинства, а казни были рядовой и немного насильственной процедурой вроде выдёргивания гнилых зубов.
Клиховскому не повезло под Рождество. В праздник охрана концлагеря забавлялась тем, что «наряжала ёлку». «Ёлкой» служил столб с вифлеемской звездой на верхнем конце и с кронштейнами, торчащими во все стороны как ветки. На них и вешали узников, сразу человек по шесть: это были «ёлочные игрушки». Узников выстроили на «аппель» – на поверку. Шутцлагерфюрер Майер прошёлся вдоль ряда, игриво рассматривая подопечных, и выдернул шестерых – тех, кто приглянулся. Одним из них и оказался Клиховский.
Он был измучен и слаб и принял приговор безропотно и бестрепетно. Той бескрайней вселенной, в которой живёт любой человек, в Клиховском уже не осталось: ему нечего было покидать и не о чем сожалеть. Приговорённые сами влезли на ящики из-под консервов. Эсэсовец принялся надевать петли. Клиховский ощутил колючую верёвку, окрутившую горло. Ветер с Балтики раздувал на нём тонкую полосатую робу. По небу ползли тучи. Стоя в петле под кощунственной «ёлкой», Клиховский понял, что дьявол реален.
За весельем благосклонно наблюдало начальство. Среди офицеров лагеря стоял гость – Гуго фон Дитц, адъютант гауляйтера Коха. Он удивился, узнав Клиховского. У фон Дитца не было никакой причины выручать этого поляка из беды, да поляк и не просил. Но всё же фон Дитц чуть наклонился к уху коменданта Гоппе и что-то негромко сказал. Гоппе в недоумении поднял брови и взмахом руки в перчатке остановил действо. Шутцлагерфюрер Майер стащил с Клиховского петлю и согнал с ящика. Фон Дитц улыбнулся. За эту бесподобную улыбку Гуго фон Дитца, мужественную и немного грустную, белокурые невесты Кёнигсберга были готовы отдать всё что угодно.
Фон Дитц оказался в Штутгофе не случайно. Гауляйтер дал ему выходной на Рождество, и фон Дитц приехал к подруге – фройляйн Дженни Баркман. Они познакомились три года назад в Данциге. Дженни работала фотомоделью. Между красавицей и аристократом вспыхнул короткий и яркий роман. Пламя пылало недолго, но дружба осталась. Дженни, девушка хваткая и деятельная, попросила фон Дитца помочь ей с карьерой. Фон Дитц устроил Дженни в СС.
В Штутгофе имелось и женское отделение. Ресурс пропадал впустую, а охранники бегали по вдовушкам в окрестных деревнях или удирали с работы к подругам в Данциг. Комендант Гоппе принял разумное решение: открыл при женских бараках публичный дом. Во главе этого учреждения и поставили Дженни Баркман. За акт любви в кассу лагеря платили две рейхсмарки.
Но простых солдат не стоило равнять с офицерами. Дженни потребовала, чтобы за оградой лагеря построили несколько кукольных домиков, где лучшие экземпляры евреек стали обслуживать офицеров и гостей Штутгофа. Дженни сама отбирала молодых и миловидных узниц. В этот эдемский сад время от времени и наведывался фон Дитц. Он пристрастился к одалискам Штутгофа, словно к кокаину: ничто не могло сравниться с любовью, сквозь которую гипнотически мерцала смерть. Срок службы евреек у Дженни был недолгим: беременность или триппер быстро отправляли наложниц в газовую камеру.
Наверное, по этой причине фон Дитц и помиловал Клиховского. Он не успел застать Эсфирь, которая так понравилась ему в предыдущий визит: Эсфирь уже превратилась в дым из крематория. Гуго фон Дитца охватила какая-то элегическая печаль. Хотелось сделать что-то хорошее. Он и сделал.
* * *
В начале славной эпохи Бисмарка из Кёнигсберга до Пиллау дотянулась железная дорога. Германия тогда возрождалась: мелкие немецкие княжества, королевства и герцогства с лязгом сцеплялись в единый Второй рейх. Новая Германия решила сделать морской город неприступной крепостью. Старинная Шведская цитадель уже не справилась бы с обороной канала Зеетиф и гаваней.
Рядом с цитаделью за парком Плантаже, в недрах Мельничной горы и возле селения Нойтиф за проливом началось строительство мощных фортов. Приземистые кирпичные крепости вросли в плотные пески разветвлёнными и узловатыми корнями многоэтажных катакомб. Форт на косе Фрише Нерунг назвали Западным, форт за парком – Восточным, а форт в Мельничной горе в честь генерала инженерных войск получил имя «Штиле».
Ко времени Третьего рейха кайзеровские твердыни устарели. Нацисты оставили Западный и Восточный форты в качестве укреплённых баз, а форт Штиле модернизировали: закрыли сверху слоями железобетона, соорудили траверзы и систему элеваторов – лифтов под боеприпасы, электрифицировали, наладили принудительную вентиляцию, построили новые бункеры и тоннели. В форте Штиле разместился военный завод. Здесь морские мины и торпеды начиняли смесями тринитротолуола. Подземная железная дорога соединила завод с гаванью. Состав из вагонеток с мотовозом перевозил боеприпасы.
С начала польской кампании на заводе работали заключённые. Лагерь при форте являлся подразделением Штутгофа, но условия жизни здесь были куда лучше: не следовало доводить до бунта тех, у кого в руках взрывчатка.
Самый большой морской арсенал на Балтике находился в заливе Фриш-Гаф на мысе Пайзе. К концу войны здесь скопились десятки тысяч торпед. Когда русские подошли к границам Пруссии, вермахт обнаружил, что ему не хватает противопехотных и противотанковых мин. Было решено доставлять торпеды с мыса Пайзе обратно на завод форта Штиле, вытапливать из них тротил и заливать в корпуса мин. Эту работу тоже выполняли узники.
После заступничества фон Дитца Клиховского перевели в лагерь форта Штиле. До Клиховского не сразу дошло, что он попал в Пиллау – в Пиллау, где доктор Хаберлянд отыскал Лигуэт!
Клиховского взял под опеку пожилой бельгиец Морис, бывший штабной майор, попавший в плен ещё в 1940 году. В бараке Морис указал Клиховскому место на нарах рядом с собой, а на работе принял в свою бригаду. Он был капо.
Бригада Мориса собирала и монтировала детонаторы на шутцен-фугасах. Заключённые сидели за длинными верстаками в особых спецовках; у каждого имелись свои слесарные тиски и набор пронумерованных инструментов; мины и детали подъезжали на резиновой ленте транспортёра; рабочее место было ярко освещено лампами. Сборочный цех располагался в кирпичном каземате с цилиндрическим кирпичным потолком. Прохаживались контролёры. Гудели вентиляторы. Смена продолжалась одиннадцать часов.
Несколько дней Морис присматривался к Клиховскому. По вечерам в бараке заключённые пили кофе-суррогат, и Морис наконец решил поговорить с новичком. Он отвёл Клиховского в сторону и достал из кармана маленькую металлическую детальку – рычажок из спускового устройства детонатора.
