Глава одиннадцатая
Зимняя ночь, когда погиб старый Хубберт, оказалась самой страшной и самой прекрасной в жизни Рето. Он сидел в рабочей келье один. Потрескивала оплывающая свечка, озаряя пергаменты. По жёлтым листам бежали чёрные готические строки хронографа. На цветных миниатюрах беззвучно кричали сражающиеся рыцари. Искрился иней в дальних углах. Шуршали мыши.
Дверь распахнулась, и в келью, шатаясь, ввалился Сигельд. Рето еле успел подхватить его – итальянский грамматик обмяк и повис на руках товарища.
– Я ранен… – прошептал он и потерял сознание. Потом Рето не мог вспомнить, что он делал и как метался по келье. В памяти сияла другая картина: две составленные скамьи и книжный ящик, а на этом ложе вытянулся Сигельд, раздетый до застиранных нижних штанов и окровавленной рубашки-камизии. В куче брошенной одежды блестит кинжал – мизерикорд Хубберта. Рето раскрывает рубашку Сигельда и видит глубокий порез на боку.
Просто порез, а не смертельную рану. И ещё Рето видит нежную и бледную девичью грудь. Сигельд – вовсе не юноша. Он – Сигельда, девушка!
Той ночью Рето совершил первую в жизни кражу: унёс с кухни полотенце и ковш с горячей говяжьей похлёбкой. Разорвав полотенце на ленты, Сигельда заматывала порез, а Рето, стоя на коленях, смотрел, как под камизией качаются её груди. Потом Сигельда, постанывая, облачилась в свои одежды. Кровь запеклась и была незаметна на чёрной ткани. Сигельда глянула Рето в глаза.
– Ты не выдашь меня? – тихо спросила она.
– Никогда! – пылко поклялся Рето.
Он знал, какое наказание ожидает женщину, которая посмеет пробраться в замок. Её заживо замуруют в стене, как замуровали польскую княгиню Жулиту, что пыталась спасти своего мужа из заточения. Рето встречал призрак княгини Жулиты. Он не хотел, чтобы Сигельда тоже стала призраком.
– Расскажи, что случилось? – попросил Рето. – Кто ударил тебя ножом и как попал к тебе кинжал старого Хубберта?
При свете огарка Рето любовался тонким и чистым лицом Сигельды.
– Хубберт меня и ударил, – ответила Сигельда. – Он хотел меня убить. Но его глаза давно уже отемнели, он промахнулся и только ранил меня, да ещё выронил мизерикорд. Он потерял меня во мраке, а я ослабела от боли и страха и не могла его остановить. Он ушёл, влез на бургфрид и сбросился оттуда.
– Хубберт мёртв? – ужаснулся Рето.
– Он лежит у часовни Святой Анны. Его найдут, когда взойдёт солнце.
– Но почему, почему?!
Той ночью Сигельда ответила на все вопросы Рето.
Девятнадцать лет назад в Моравии, в городе Знайме, скончал свои дни король Сигизмунд, властелин Чехии и Венгрии, Ломбардии и Германии. Он умер, сидя на троне как император Священной Римской империи. Его тело погребли в бенедиктинском аббатстве рядом с могилой святого царя Ласло.
Долгие годы Сигизмунд был другом Тевтонского ордена. И магистр Пауль фон Русдорф, взяв с собой лучших рыцарей, отправился в город Дьёр, чтобы почтить память императора. Среди тех рыцарей был и Хубберт, муж доблестный, зрелый и праведный. В епископском замке Дьёра делегация из Мариенбурга встретилась с делегацией от папской курии. Римских прелатов сопровождала целая толпа слуг и служанок. Среди них оказалась кружевница Консолета. И медное сердце Хубберта расплавилось от её красоты.
Но страсть над могилами длилась недолго. Отдав дань памяти почившему Сигизмунду, делегации разъехались. Итальянская кружевница и немецкий рыцарь расстались навсегда. На следующий год, уже в Риме, Консолета родила девочку, которую назвали Сигельдой. Её отдали в монастырь. В этом судьбы Сигельды и Рето совпадали. Консолета посвятила свою обездоленную любовь Всевышнему. Она постриглась в монахини и со временем стала аббатисой, весьма уважаемой многими прелатами. Через семнадцать лет она отыскала дочь и открыла ей тайну рождения. Она же и помогла Сигельде заполучить бреве Папы Римского и отправиться в Пруссию на свидание с отцом.
– Я ничего не хотела от него, – вытирая слёзы, рассказывала Сигельда. – Просто хотела сказать ему, что я есть. Я боялась его. Я всего здесь боялась.
Рето обнимал Сигельду и прижимал к себе, задыхаясь от сочувствия.
Этой ночью Сигельда призналась отцу, кто она. Однако сердце Хубберта Роттенбахского давно очерствело в гордыне тевтонца. И Хубберт не желал, чтобы существовало свидетельство его давнего грехопадения. Хубберт решил убить свою дочь. Ему помешала слепота. На свидании в тёмном подвале замка Хубберт кинулся на Сигельду с кинжалом, но только порезал её, а не сразил насмерть, и обронил оружие. Что оставалось злому старику? Девка больше не подпустит, а былая праведность низвергнута в прах. Охваченный безумием и спесью, Хубберт поковылял на башню и уничтожил себя – и тело, и душу.
Рето внимал как в горячке и думал: в чём виновата несчастная Сигельда? Ни в чём! Жажда узнать отца единоприродна жажде обрести Бога: нельзя за это укорять. Сигельда попала в Пруссию в плохое время, застала Мариенбург в осаде и не имела другого способа увидеть Хубберта, кроме как проникнуть в замок под чужой личиной. Зато чужая личина Сигельды позволила бы Хубберту сохранить тайну давнего отступничества… если бы он покаялся и благословил свою дочь. А Хубберт предпочёл мизерикорд. И не справился. И умножил немалые свои грехи окончательным грехом самоубийства.
И всё же Рето был неимоверно счастлив. К чёрту проклятую ненавистную ложь! Хубберт лгал всю жизнь – и пускай катится в ад, туда ему и дорога! Да, он, Рето, нарушил обеты, поддался соблазну – соблазну любви. Он не одолел той высоты духа, к которой так искренне стремился. Но и не пал так низко, что нет прощения! Он не содомит! Он просто человек! Вопреки рассудку и опыту, он естеством своим почуял иную природу грамматика Сигельда – женскую природу, спрятанную под одеждами монаха и видимостью ватиканского посланца. Он, Рето, не оскорбил Божьей заповеди, воспрещающей мужчине делить ложе с мужчиной. Он всего лишь не исполнил того, что пообещал Богу в наивном неведении жизни. Он полюбил девушку. Господь его простит.
Такое ведь не раз случалось с братьями Ордена. Однажды некий рыцарь из замка Торн полюбил юную горожанку. Утаить любовь не получилось. И рыцаря наказали – хотя не тюрьмой до смерти, конечно, а трудной работой. Его обязали в одиночку построить башню для городских укреплений, только эта башня должна быть такой же кривой, какой была добродетель рыцаря. И Кривая башня доныне возвышается над берегом Вислы в городе Торне – поляки называют его Торунем. Рыцарь искупил свою вину. Рето тоже искупит. Но потом. Не сейчас, когда они с Сигельдой вдвоём в уединённой келье.
От слёз у Сигельды опухли и глаза, и губы.
– Мой отец был плохим человеком, – шептали эти губы. – И я ни капельки его не жалею. Он всё равно бы умер. Мы ведь все здесь скоро умрём, да?
Рето сотрясался от странного и страшного освобождения. Освобождения от угрозы оказаться содомитом. От неизбежной расплаты за недозволенную любовь. И от напрасных надежд на спасение. Сигельда права. Мариенбург обречён. Никто не придёт на выручку – ни германские рыцари, ни ливонские братья. Гибель Мариенбурга – лишь вопрос времени. Табориты убьют всех.
