– Но пока мы ещё живы!.. – хрипло ответил Сигельде Рето.
Она была и нежна, и сильна и цепко оплетала его собою, как цветущая жимолость, и разум его помрачался от благоухания, а тело таяло от зноя. В утробной глубине огромного промороженного замка в потаённой каморке словно вспыхнуло маленькое жгучее солнце, а вокруг замка в непроглядной тьме всё так же неслись, обгоняя друг друга, стылые жулавские ветра.
* * *
Старого Хубберта нашли раньше, чем встало солнце. В замке поднялся переполох: в галереях зазвучали торопливые шаги и взволнованные голоса, заскрипели дверные петли. Сигельда быстро выскользнула из объятий Рето, соскочила с ложа из двух скамеек и книжного ящика и принялась одеваться.
– Как страшно отпускать тебя даже на мгновение! – прошептал Рето.
Сигельда не ответила. Она отворила дверь и пропала в темноте.
Вскоре на западной стене замка, до которой не дотягивался свет луны, из малого окошка вывалился суккуб и тотчас хлопнул в воздухе расправленными крыльями. Он тенью полетел вдоль стены, отыскивая другое окно, и нашёл его – мерцающее огоньками свечей окно в покоях магистра. Как нетопырь, суккуб ухватился за края кирпичного проёма и наполовину влез в нишу, приникнув к стеклу. В комнате магистра никто не заметил незваного гостя.
Людвиг фон Эрлихсхаузен разговаривал с капелланом Этцелем.
– Нам нужно решить, что скажем братьям, – мрачно произнёс капеллан. – Я не могу поверить, что наш Хубберт дерзнул на грех самоубийства.
– Я знаю его двадцать лет, – кивнул магистр. – Хубберт не сотворил бы такого над собой. Может, у него были враги? Каким он был на исповеди?
– Разум его давно помрачился. Лишь Господь понимал, в чём наш брат каялся и от чего предостерегал. Не является ли причиной всему немощь ума?
– Он не настолько спятил, чтобы забыть о заповедях, – буркнул магистр.
– Брат Харман, что стоял на карауле, утверждает, что Хубберт был один.
– Значит, Харман плохо караулил! Или ему колдовством отвели взгляд!
При упоминании колдовских чар капеллан опасливо поёжился.
– Хубберт хотел быть погребённым рядом с Дитрихом фон Логендорфом. Они дружили, и Хубберт любил башню Дитриха. Он должен был помнить: если поднимет руку на себя, то не упокоиться ему рядом с другом.
– Я тоже думал об этом, – согласился магистр. – Старик не желал покидать замок и после смерти, значит, он не убивал себя. Мы должны похоронить его, как подобает рыцарю, павшему в битве. Только вот с кем он бился?
Суккуб вылез из оконной ниши и бесшумно понёсся прочь.
На рассвете у тела Хубберта, лежащего в сугробе, собралась толпа. Братья крестились и кутались в юбервурфы. Солнце всплывало в морозной дымке. Здесь, на террасе между оборонной стеной и стеной замка, хоронили самых достойных рыцарей. Хубберт упал с неба на кладбище словно по какому-то высшему замыслу. Глаза Рето при виде старика наполнились слезами: Хубберт был грешен, однако всё равно он часть Ордена, и терять эту часть больно.
Магистр вышел из часовни Святой Анны вместе с братом-тресслером.
– Горько, что смерть сразила последнего воина Танненберга, – сурово сказал магистр. – Но такова воля Господа. Преклонимся перед ней.
– Объясни, брат Людвиг, как это случилось, – попросил кто-то из толпы.
– Я не знаю. Но обязательно узнаю. Хубберта убили.
По толпе пролетел вздох облегчения: душа Хубберта будет спасена!
– Среди нас скрывается убийца Хубберта Роттенбахского, – подвёл итог магистр. – Мы будем искать его, братья.
Рето поймал взгляд магистра и молча содрогнулся.
В середине дня Людвиг фон Эрлихсхаузен вызвал армариуса на разговор.
Зал Капитула занимал половину второго яруса северного крыла Высокого замка. Рето вошёл и почувствовал себя маленьким и ничтожным. В этом зале полтора века решались судьбы Ордена. Тонкие колонны упирались в острые и ребристые своды. Сквозь стрельчатые окна сеялся тихий свет. С росписей на Рето взирали былые Верховные магистры. Вдоль стен стояли резные скамьи для участников Капитула – главного собрания повелителей тевтонцев. Людвиг фон Эрлихсхаузен сидел в кресле. Больше в зале никого не было.
– Ты знаешь, кто мне нужен, брат Рето. – Магистр смотрел испытующе. – Мои подозрения падают на итальянца. Хубберт считал его дьяволом.
– Сигельд – смиренный слуга Святого Престола… – еле ответил Рето.
– У него были причины желать Хубберту смерти?
– Никаких!.. Хубберт лишь единожды почтил Сигельда своим вниманием – когда показывал надгробия в часовне Святой Анны. Это было ещё летом.
– Прошедшей ночью ты видел грамматика?
– Он спал в дормитории, как и все…
В холодных дормиториях братья спали в одежде. Часы отдохновения у них не совпадали, а собственного места никто не имел – так требовали Статуты Ордена в дни осады. Братья не знали, кто занимает соседний лежак.
Рето лгал магистру впервые, однако ложь давалась так легко, словно стала сутью души, и Рето ужаснулся неведомой бездне, разверзающейся в его сердце. Но что делать? Сигельда не убивала Хубберта, а доказать это Рето не мог, иначе погубит Сигельду другим её преступлением. Оставалось лгать.
– Дозволено ли мне выразить своё мнение? – осторожно спросил Рето.
– Конечно, мой мальчик, – отозвался магистр с необычной мягкостью.
– Думаю, что старый Хубберт потерял надежду на спасение Мариенбурга. Ту надежду, с которой в молодости он служил Генриху фон Плауэну.
Глаза магистра потемнели от ожесточения, но Рето уже замолчал.
– Ты считаешь, что Хубберт пренебрёг спасением души?
– Орден был для него важнее души. Хубберт не хотел видеть падения нашего главного замка. Хубберта погубила гордыня.
Магистр погрузился в мрачные размышления. Рето ждал.
– Ступай, – тяжело отослал его магистр.
В келье за рабочим столом сидела Сигельда. Точнее, грамматик Сигельд, словно бы ночью ничего и не было. Но Рето уже не мог забыть о той тайне, которую он изведал во вчерашней тьме. Теперь под привычными одеждами Сигельда Рето неотступно видел очертания девичьего тела. Это знание жгло разум куда сильнее, чем укоры совести за ложь. Рето жаждал снова окунуться в безумие, которое могла даровать бесстыдная и ненасытная плотская страсть.
– Я только что солгал брату Людвигу, спасая тебя, – убито сообщил Рето.
Сигельда сжалась. Взгляд её стал затравленным.
– Хубберт сам сбросился с башни… – ответила она с тихим упрямством.
– Братья не хотят в это верить. Не хотят верить, что Мариенбург обречён. Братьям проще найти убийцу.
– Убийцей объявят Сигельда. Он чужак.
