– Если бы ты видел морской праздник, Вольди… – вспоминала Хельга.
По Зеетифу, как стая птиц, летели парусные яхты ежегодной регаты. Над многолюдными набережными с Лоцманской башни разносилась музыка. В гаванях болельщики криками ободряли участников гребных гонок: на лодках дружно мелькали блестящие от воды вёсла – это команды городских кварталов состязались с командами санаториев и пароходов. За порядком следили катера водной полиции. Рыбацкие боты катали желающих до горы Швальбенберг, чтобы издалека показать стоянку субмарин, тральщиков и эсминцев. Уличные киоски торговали открытками, поделками из янтаря и морскими сувенирами. Воспитательницы следили за табунками детишек с курортов, все детишки, чтобы не потерялись в толпе, шлейками были пристёгнуты к длинному шнуру. Офицеры в белых кителях угощали гимназисток мороженым и газировкой.
– Собирается до-дождь, – предупредил Володя. – Надо в-возвращаться.
…В этой части Пиллау двухэтажные дома были попроще и стояли не плотным строем, а по отдельности, окружённые зелёными скверами. Особых разрушений тут не имелось, потому что советские танки легко проходили сквозь редкую застройку, и немцы не смогли организовать непреодолимую оборону. Сейчас всюду сновали матросы: район отдали Балтфлоту под жильё. Но Хельга словно бы ничего не видела – она вспомнила Пиллау во время войны. И это был уже не тот город, который она любила и берегла в душе.
– Он умер ещё до того, как пришли русские, – прошептала Хельга Володе.
Заметённый снегом Пиллау заполнили толпы отчаявшихся беженцев. По утрам на тротуарах чернели трупы тех, кто замёрз в ночную стужу. Голодные люди просили хлеба. Окна были крест-накрест заклеены полосками бумаги, а дома размалёваны лозунгами: «Стены разрушаются, сердца – никогда!», «Один выстрел – один русский!». Кое-где на фонарных столбах тихо раскачивались повешенные; на груди у них – порой рядом с боевыми наградами – белели таблички с надписью: «Я дезертир!». Газеты публиковали списки казнённых за малодушие. Не умолкая, орали репродукторы. Блокляйтеры каждый день собирали жителей своих кварталов, рассказывали о скорой победе, обучали поливать большевиков из окон кипятком и заставляли кричать: «Зиг хайль!». Каждый день на променаде солдаты расстреливали мародёров, насильников и военнопленных. И каждый день с утра жители Пиллау спешили узнать, стоит ли ещё у пирса ледокол «Восточная Пруссия» – судно господина Коха.
– С-скажи, Хели, – осторожно попросил Володя, – ты ведь знаешь, что Эрих Кох се-сейчас скрывается в Пиллау?..
– Я догадалась, – тихо ответила Хельга.
На улице потемнело, начал накрапывать дождик. Володя уже понял, куда его вывела Хельга: впереди виднелись госпиталь, где совсем недавно он лежал с контузией, и остроугольные развалины церкви, разбитой бомбёжкой.
– Укроемся? – предложил Володя.
– Это кирха «Мария Морская Звезда».
Они пробрались в зал, заваленный обломками и кирпичом, и сели рядом. Дождь ощупывал и негромко простукивал всё вокруг, словно искал клад.
– Вольди, ты ухаживаешь за мной, чтобы поймать господина Коха? – спросила Хельга, не глядя на Володю.
Володе стало больно и стыдно, будто его уличили во лжи.
– Я простой со-солдат, Хели, – мягко сказал он. – И для меня га-гауляйтер – единственный способ быть рядом с то-тобой.
Хельга молчала. Над ними – над русским солдатом и немецкой девушкой – каменным крылом выгибался осколок церковного свода.
– Ты слышал песню «Лили Марлен»?
– Конечно, – кивнул Володя.
Хельга задумалась о том безымянном солдате, который поёт про свою подружку Лили. Солдат убегает из казармы, чтобы встретиться с Лили, и ничего особенного в этом нет. Потом солдата угоняют на войну и убивают. В этом тоже нет ничего особенного. Но убитый солдат даже на том свете любит Лили так сильно, что готов сбежать к ней хоть из преисподней – от дьявола, как от фельдфебеля. И простенькая песенка солдата превращается в великую Песнь. Серебряная нитка музыки вплетается в синюю пряжу дождя.
– Ты мо-моя Лили Марлен, – спокойно сказал Володя.
У Хельги не было никаких причин верить ему. Но она всё равно поверила – сразу и без доказательств. И Володя это почувствовал. Мир переотразился сам в себе, как в зеркале, оставшись прежним, но став совершенно иным.
Володя понял, что сейчас ему нет никакого дела до Клиховского с его тайнами и угрозами и до Жени Луданной с её карьерными расчётами и спесью. Ему нет никакого дела до гауляйтера Коха в глубине катакомб и до коварного «вервольфовца» Зигги Киперта. Плевать на все планы – судьба свершается по своим особым законам. Важен только майский дождик, тихо ткущийся вокруг развалин кирхи «Мария Морская Звезда». Над Володей и Хельгой, прикрывая от небесной воды, взлетали молитвенные изломы готических арок.
Володя осторожно притянул Хельгу к себе, и она легко поддалась. Губы сошлись с губами с той абсолютной законченностью движения, с какой завершается ход затвора в штурмовой винтовке, сочетание линий в архитектуре, вращение созвездий в зодиаке. Глаза у Хельги были открыты, и Володя видел в них и ожидание, и согласие, и просьбу. Володя смёл рукой мусор с каменной плиты – смахнул кирпичную крошку и стреляные гильзы, – а затем положил девушку на плиту, будто принёс её на руках издалека-издалека. Девушка смотрела на него снизу вверх, как смотрит солнце из колодца.
«Ты только позови меня, моя Лили Марлен…» Она не успела позвать. Он не успел услышать её зов. На его затылок обрушился тяжкий удар пистолетной рукоятки, и Володю швырнуло куда-то в блещущую темноту.
* * *
Ещё до начала боевых действий в катакомбах были сделаны закладки оружия, диверсионного снаряжения и продуктов. В кухонном отсеке кантины, столовой для гарнизона комплекса «HAST», Людерс готовил гауляйтеру походный ужин. На одном примусе варился кофе, настоящий, турецкий, на другом доспевал омлет из яичного порошка. Людерс вскрыл банку со сгущённым молоком, распечатал пергаментную упаковку консервированного хлеба, отрезал несколько ломтей и намазал их маргарином.
Кох проспался, и теперь его мучило похмелье.
– Простите за неуместный вопрос, – подождав, осторожно заговорил Людерс, – но я хотел бы понять характер предстоящей нам деятельности. Это диверсии против русских или подпольная работа по возрождению партии?
Кох угрюмо посмотрел на старого лоцмана и шумно отхлебнул горячий кофе. «Тебе, дурень, предстоит лежать на дне моря в затопленной подводной лодке», – подумал он. Сейчас Людерс вызывал у Коха только раздражение.
– Свои планы я должен держать в секрете.
– Конечно, – кивнул Людерс. – Простите ещё раз, господин гауляйтер.
Их личное знакомство состоялось прошедшей осенью.
Грегор Людерс очень уважал усилия доктора Хаберлянда по сохранению исторической памяти Пиллау. И всё же в душе Людерс считал, что доктор не совсем прав. Для Хаберлянда главными в судьбах Восточной Пруссии были разные герцоги, курфюрсты, короли, Наполеон. А для Людерса – тевтонские рыцари. По радио доктор Геббельс говорил о тевтонской миссии Германии, а рейхсфюрер Гиммлер называл СС новым рыцарским орденом.
