– Хели, я возьму тебя на борт, – уговаривал Зигги у двери кантины. – Подумай. Я ещё приду к тебе перед отплытием.
А Хельга лежала в кантине на бетонном полу и уже даже не плакала. Она перемотала простреленную ногу полотенцем с кухни, но от потери крови то и дело впадала в забытье. К словам Зигги за дверью она не прислушивалась. Пусть Зигги обещает что угодно – она ждёт Вольди. Вольди её отыщет. Он прорвётся к ней даже с того света, как солдат из песни «Лили Марлен».
И Володя прорывался.
Он не знал, в какой момент потерял Людерса. Вроде старик был рядом, когда уцелевшие солдаты полезли на мёртвый «панцер», а потом куда-то тихо исчез. Скорее всего, он отправился в логово Коха в одиночку. Что ж, теперь он мог надеяться на успех. А ждать русских – это слишком долго.
Володя почти бежал, оступаясь на шпалах. Луч фонаря прыгал по стенам с трубами и кабелями, по плитам потолка с лампами в сетчатых намордниках, а потом вдруг растворился в более обширном пространстве. Володя успел увидеть торец бортовой железнодорожной платформы и опущенную аппарель – мостик, чтобы танк съехал на рельсы, и тотчас от вагона ударил автомат.
Володя мгновенно упал в кювет, выключив фонарь. Кто стрелял? Зигги или его последний боец?.. Однако по звуку Володя определил советский автомат ППС. Значит, стрелял Людерс. Он забрал оружие у кого-то из убитых солдат Перебатова. Но почему Людерс стреляет по русскому?!
Володя пополз по кювету вдоль рельсов, держа в памяти расположение вагона, аппарели и перрона, и вскоре добрался до парных стальных колёс. Он закатился под днище вагона и замер. Людерс топтался на перроне в темноте и ещё дважды отстучал короткими очередями в глубину тоннеля.
Надо было пристрелить мерзавца, и всё, но ведь его любила Хели… Володя бесшумно вылез на перрон за спиной Людерса, поднялся на ноги и врезал кулаком старику в бок. Людерс охнул, выронив автомат, и согнулся. Володя грубо развернул лоцмана и полыхнул ему в лицо фонариком.
– Что вы делаете, Людерс?! – злобно спросил он. – На чьей вы с-стороне?!
На щетинистом лице Людерса блестели крупные старческие слёзы.
– Вас послали за мной?.. – проскрипел старик.
Володя подумал, что у лоцмана сдали нервы: он решил, что русские отказались от плана захватить гауляйтера и Хельга обречена. В общем, так и было. Но Людерс испугался, что русские отрядили бойца за ним в погоню.
– Я иду не за вами, старый вы ду-дурень! – сказал Володя. – Я иду за Хельгой! Либо вы со мной за-заодно, либо я вас убью! Ведите меня!
Володя посветил фонарём вдоль перрона. Он разглядел тающий во мраке товарный состав и горбатую пятнистую громаду второго «панцера». Война в катакомбах ещё не закончилась.
* * *
Клиховский с натугой передвинул засов по вязкой смазке, и железная дверь распахнулась сама собой, с другой стороны на неё давил приваленный мертвец. Он упал навзничь под ноги Клиховского, и Клиховский, посветив фонарём, узнал майора Перебатова, хотя лицо у майора было залито кровью.
Дальше путь был перегорожен танком с рваной дырой в борту.
Клиховский перебрался через танк. Фара ещё горела. На рельсах лежали трупы. Клиховский осмотрел убитых и почувствовал беззвучное ожесточение отгремевшего здесь боя между людьми и стальным чудищем. Что ж, русские проломили оборону бойцов «Вервольфа». А Людерса или Володи среди покойников не было. Значит, они ушли вперёд. Всё правильно. Всё по плану.
Людерс и Володя в это время подходили к бронестене. Яркий луч фонаря выхватил широкую надпись «HAST» на воротах. Людерс толкнул небольшую корабельную дверь в правой створке. Дверь, скрипнув, открылась. Никто из «вервольфовцев», ушедших навстречу русским, не вернулся обратно на объект, чтобы запереть эту дверь за собой. Людерс первым переступил порог.
Володю удивило, что старый лоцман вдруг вцепился в какую-то ржавую железяку, торчащую из маховика кремальеры, и принялся дёргать её.
– Бросьте, Лю-людерс! – недовольно сказал Володя.
Он не опознал в железяке старинный меч. Он вообще напрочь забыл о мече Сатаны и Винценте Клиховском с его страстями и проклятиями.
Людерс не отвечал и не прекращал дёргать железяку. Володя тоже взялся за неё и рванул на себя, а потом ещё раз и ещё. Наконец железяка выскочила из зажима. Людерс забрал её и бережно всунул за ремень под куртку.
Тоннель комплекса «HAST» был освещён жёлтыми и тусклыми лампами, но Володе казалось, что он выбрался из гиблых пещер на солнечный полдень. Володя щурился и озирался. Вот оно, логово гауляйтера. Никакого мрачного величия. Обычный подвал. Бетон, лужи, трубы, кабели и гнетущая тишина. А Людерс угрюмо косился на Володю и примерялся вонзить ему в спину меч.
Старый лоцман неотступно думал о погибшем танке.
Те «вервольфовцы» в танке – подлинные немцы. Бесстрашные львы Танненберга. Истинным их оружием была непобедимость Германии, а танк словно бы овеществил её, превратив силу человеческого духа в могучую бронемашину. Танк сражался в подземелье подобно крейсеру «Кёнигсберг» в дельте реки Руфиджи. А он, матрос Людерс, дезертировал с корабля. Что с ним стряслось? Он струсил? Постарел? Поглупел? Или разуверился?..
Нет, он ошибся. Господину гауляйтеру некогда было разбираться, и он просто арестовал дядюшку и племянницу. Хели испугалась – девчонка же, а Людерс будто заразился её страхом. Он бежал. Он привёл русских в убежище гауляйтера. Он бесконечно виноват. Величие танка в катакомбах открыло ему глаза. Там, на тёмной станции, он плакал от горечи, от невыносимости своего преступления. Германия – она ведь не с большевистскими оккупантами. Она – с несгибаемыми бойцами «Вервольфа». С упрямым гауляйтером, который не сдаётся даже сейчас. Но где же тот храбрый матрос с крейсера «Кёнигсберг»? Он отрёкся от своего командира. От капитана. От магистра. Будь он проклят!
За поворотом Людерс и Володя увидели на полу убитого мальчишку из Гитлерюгенда. «Вервольфовцы» никуда не унесли его, лишь аккуратно убрали с дороги. В выемке стены над мальчишкой громоздился штабель из ящиков с тротилом. Тонкий провод тянулся по тоннелю за угол – в генераторный отсек.
– Хельга! – закричал Володя.
Он потерял её только сутки назад, всего только сутки, но будто бы миновала уже тысяча лет, и он прошёл уже тысячу вёрст, и чем дальше была Хели, тем становилась ближе ему и дороже. Зигги забрал её грубо и внезапно, и для Володи тотчас включилось какое-то неудержимое движение жизни, точно выбили стопоры из-под колёс. Разлука решительно и быстро довершала то, к чему близость вела так пугливо и медленно: Володя чувствовал, что его душа и душа Хели, разделённые расстоянием и бетоном, тихо и неумолимо прорастают друг в друга, словно травы переплетаются корнями.
– Хельга! – снова крикнул Володя.
Где-то за углом протяжно заскрипели дверные петли.
У Хельги не хватило сил, чтобы откликнуться, но она сумела вытянуть рукоятку засова. Володя отбросил дверь и упал рядом с Хельгой на колени. Его каска, бренча, покатилась по бетонному полу тёмной кантины. Володя сгрёб Хельгу – лёгкую, будто из ниточек и паутинок, – и молча прижал к себе. Она опять была прячущимся зверёнышем. А он опять её нашёл.
