Он поднял над собой какой-то длинный предмет и сипло выкрикнул:
– Подождите меня!.. Со мной меч магистра!
Зигги не стал ни стрелять, ни ждать. Он заскочил на рубку, ногами вперёд быстро протиснулся сквозь люк обратно в субмарину и свалился в своё кресло.
– На пирсе Людерс, господин Кох, – сообщил он. – У него какой-то меч.
Господин Кох завинтил пробку на фляжке с коньяком.
– Чушь! – раздражённо отрезал он. – К дьяволу Людерса!
Зигги понимающе усмехнулся, потянулся наверх и плотно захлопнул люк с плексигласовым куполом. Пускай старый дурак подохнет в этих катакомбах. А Хельгу, в общем, жалко. Не успел попользоваться… Но не бежать же за ней.
Людерс увидел, как вдоль выпуклых боков субмарины забурлила грязная пена: лодка заполняла балластные ёмкости, вода выдавливала воздух. Тёмные волны захлестнули покатый корпус, потом округлый башмак рубки с пузырём прозрачного купола, и последней исчезла стойка перископа. «Морская собака» погрузилась бесследно, только бурые разводья шевелились под кранцами.
Людерс застыл на причале. Он один. Он потерял свою страну. Он убил свою любовь. Он сам сошёл в могилу. А магистр принёс его в жертву. Грегор Людерс, старый лоцман из Пиллау, в этом подземелье был заточён навеки. Он стал хранителем святыни Тевтонского ордена – меча по имени Лигуэт.
Эпилог
Старый сухогруз «Святой Адальберт» вышел около семнадцати тридцати в сопровождении тральщика. В трюмах размещалось трофейное оборудование для верфей, а на палубу в Пиллау посадили шесть сотен интернированных поляков. Охраняли их три красноармейца, хотя охрана вовсе не требовалась: поляки возвращались домой, в Польшу. Утром «Святой Адальберт» должен был пришвартоваться в порту Готтенхафен – в польской Гдыне.
Клиховский постелил под себя пальто и полулежал возле фальшборта. Судно казалось неподвижным, хотя сквозь вырезы шпигатов Клиховский видел гребни бегущих под бортом волн. Ветер растеребил по небу облака, словно мягкую кудель на мелкие клочья, и закат подсвечивал их вишнёвым огнём. Тонкая стрела подъёмного крана чуть покачивалась и поскрипывала. Люди на палубе лениво переговаривались, делились снедью, спали, штопали одежду, играли в карты, курили. Переливчато звучала губная гармошка.
Гдыня – это совсем рядом с Данцигом. Что ждёт его, Клиховского, в родном городе? По слухам, Данциг жестоко пострадал в уличных боях. Жива ли Марутка, его Рыся? Живы ли Берчик, Людвичек и Чарусь, ради которых он, Клиховский, полез в бункеры Пиллау? Может, жена и дети давно погибли, и все усилия найти Лигуэт изначально были бессмысленны?.. Клиховский не изводил себя предчувствиями беды, как не мучил и сожалениями о сделанном. Что было, то было. Как будет, так будет. А он просто принимает судьбу.
Прошлое было таким же неизвестным, как и будущее. Капитан Луданная не снизошла до разговора. Конечно, Клиховский понял, что отряд Луданной напоролся в катакомбах на танк, потерял командира и отступил. Но куда пропал Володя? Куда подевались Людерсы? А гауляйтер? Он сбежал в своей подводной лодке или погиб? И кто подорвал тоннель? И главное, почему всё получилось именно так?.. Клиховский смирился, что никогда не услышит ответов на свои вопросы. Стихия истории своё движение не объясняет.
Он задремал.
И сквозь одну реальность зыбко проступила другая, которая, возможно, располагалась где-то на полпути к истине. Клиховский узнал свой Гданьск – или, если угодно, Данциг. Небо над ним в густом дыму; из дыма вываливаются русские бомбардировщики, проносятся над черепичными крышами и улетают обратно в тёмный дым. Взбаламученная и замусоренная Мотлава, из которой торчат мачты и трубы затопленных судов, взметаются водяные столбы от упавших бомб. На одном берегу реки тесный строй фигурных домов разорван провалами разрушений, а в тех зданиях, что ещё стоят, выбиты окна и обломаны фронтоны. На другом берегу пылают старинные высоченные амбары-шпайхеры.
Сдвоенная башня Журава лишилась бревенчатого клюва и зоба: доброму чудищу выжгли его ганзейское лицо. И всё вокруг в полном беззвучии. Точнее, в тишине играет пластинка на патефоне: «Лили Марлен», а что ещё?.. А посреди этой гекатомбы – летнее кафе под полотняным навесом, и он, Винцент Клиховский, сидит за столиком с кружкой хеля, а напротив – профессор Козловский, и официант в белой рубашке и с чёрной бабочкой ставит перед дядей Леосем другую кружку с хелем. И в своём странном сне Винцент уже всё знает о событиях, произошедших в катакомбах Пиллау.
– А ведь ты был одним из лучших студентов, Вицек, – с печалью говорит дядя Леось. – Тебе всё было дано. Почему же ты провалил экзамен?
– Я не понимаю! – отвечает Клиховский. – Я не понимаю!..
– Да, ты ничего не понимаешь, – кивает дядя Леось. – Начнём с того, что ты забыл важного героя из этого сюжета. Зиггона.
– Зиггона? – изумляется Клиховский.
– Каетан спас его от зубра, а зиггон потом задержал Каетана и тем самым не позволил забрать Лигуэт у магистра или Рето, когда эти немцы обессилели на мосту. А ты в Лохштедте стащил с мины того литовца – Пакарклиса. И он тоже задержал тебя, не отдавая пропуск в Шведскую цитадель.
– Разве пара часов промедления что-то изменила бы?
– Безусловно, Вицек. Ты бы сразу отнял меч у Людерса – ещё на входе в комплекс «HAST». И Людерс не убил бы этих несчастных молодых людей. Ему нечем было бы замкнуть контакты на взрывателе.
– Людерс – это Рето фон Тиендорф? Да?
– Увы, да, – соглашается Козловский. – Ты искал подобие не в том, в чём следовало. Какая разница, молод он или стар? Он всё равно любил суккуба – Хельгу. Их обоих бросили в темницу. Чтобы спасти суккуба, Людерс бежал и Лигуэтом открыл врагам дверь в убежище. Тут всё очевидно, Вицек.
Клиховскому кажется, что его хлещут по лицу.
– А кем же являлся русский солдат? – глухо спрашивает он.
Круглые очки Козловского блестят отсветом горящих шпайхеров.
– Ты забыл, что такое любовь, Вицек. Русский солдат и немецкая девушка полюбили друг друга. Они действовали заодно. Вдвоём они и стали суккубом.
Клиховский молчит, поражённый.
– Ты помнил о двойственной природе суккуба, – продолжает Козловский, – и решил, что девочка, переодевшаяся мальчиком, и есть суккуб. Вицек, она поменяла одежду, а не природу. Сигельда была с армариусом Рето, как Хельга – с дядюшкой, а Сигельд – с Каетаном, как русский солдат – с тобой. Червонка воспылал страстью к Сигельде, как русская контрразведчица – к солдату Володе. Это всё происходило перед твоими глазами. Ты видел, но не понимал. Сигельда и Сигельд – одно существо. Солдат и его девушка тоже едины, они слиты нераздельно своей любовью!.. Вицек, кто из нас двоих человек?
– А ты уже не человек, дядя Леось? – зло говорит Клиховский.
– Я предатель, – беспощадно усмехается Козловский. – И я давно мёртв. Для тебя я – Бафомет. Ты должен был почуять это ещё при первой встрече.
