Итак, в списках пассажиров числились по советским паспортам и с русскими именами: женщины – «Эмилия Новикова»
[287] и «Елена Михайловна Никитина»
[288] и мужчины – «Пётр Кольцов» и «Генрих Горелов»
[289]. В принципе, произносимо. Хотя и нелегко для уроженцев бывших Германской и Австро-Венгерской империй, коими и являлись эти советские агенты.
Однако у каждого из них были и дополнительные вымышленные личные данные – почему-то… эстонцев. «Никитина» – 34-летняя «Керсти Поска», незамужняя стенографистка из Хаапсалу. «Новикова» – 34-летняя «Анна Ундер», незамужняя гувернантка из окрестностей озера Выртсъярв. «Кольцов» – 36-летний «Юри Круус», холостой инженер-радист из Таллина. «Горелов» – 37-летний «Отто Улноти», холостой торговец древесиной из Рафлы
[290].
Детализация, такие подробности не только в отношении возраста, но и профессиональной принадлежности, – всё это вроде бы убедительно. Но, как известно, дьявол кроется именно в деталях…
Смысл?
Каков был в смысл в присвоении им эстонских имён – не вполне понятно. Возможно, в НКВД исходили из рекомендации внешнеполитического ведомства: лишний раз подчеркнуть для британцев, что вчерашняя «буржуазная» Эстония – теперь на вечные времена Эстонская Советская Социалистическая Республика, неотъемлемая часть СССР.
К слову, эти сведения доносились до британцев самыми разными советскими представителями, при самых разных обстоятельствах и самыми разными способами. Например, руководитель советской военной миссии в Лондоне адмирал Харламов вспоминал о такой своей пикировке с британским фельдмаршалом Монтгомери приблизительно в 1944 г.:
«– Господин адмирал, а как вы думаете поступить с прибалтийскими государствами?
– Как поступить? Дания останется Данией! Швеция, как нейтральная страна, останется Швецией! Кусочек Норвегии там близко к Прибалтике, там освобождают, там наши войска на севере.
– Нет! Я не про эти. Я вот: Эстония, Латвия, Литва.
– Об этом у нас и разговора не может быть! У нас каждый пионер знает, что это – наши республики Советского Союза! Мы будем освобождать. И никого не будем спрашивать»
[291].
Занятно, кстати, что, когда руководитель миссии связи SOE в СССР Хилл попросил помочь ему обставить выделенную ему в Москве квартиру в Гранатном переулке
[292], туда доставили эстонский стеклянный столик и латвийские столовые приборы
[293]. И это для него специально подчеркнули. Интересно и другое: когда в феврале 1942 г. Хилл посещал советский партизанский отряд за линией фронта, ему объяснили, что среди бойцов есть и латыши с эстонцами
[294].
Однако на тот момент Эстония была полностью оккупирована рейхом. И обнаружив в Британии довольно экзотическую группу советских эстонцев, имевшаяся там немецкая агентурная сеть могла передать их имена в Берлин, где их «пробили» бы и поняли, что никакие это не эстонцы.
Мы сделали вольное предположение о том, что в советской разведке решили присвоить своим агентам имена тех эстонцев из картотеки внутренних служб НКВД, до которых из-за границы было уже не «докопаться». Но эта догадка подтвердилась лишь частично.
Под этот критерий полностью подпал лишь один человек – «Анна Ундер». Из ответа эстонского «Мемориала» следует, что перед войной в Эстонии действительно проживала такая женщина 1907 года рождения
[295] – фактически ровесница той, 34-летней «Анны Ундер», прибывшей из СССР в числе «ледорубов». При этом настоящая Анна Ундер скончалась в 1939 г. Принятое НКВД решение дать её имя своему агенту более или менее соотносится с принципами, по которым подбирали личности и другим известным разведчикам-«нелегалам» (обычно, впрочем, они пользуются именами тех, кто умер еще в младенчестве, и, напротив, кажутся теми, кто продолжает существовать). И, кстати, попробуйте (если вы не эстонец, конечно) выговорить название озера Выртсъярв!
Есть в приведённом списке и ещё одно совпадение с реально существовавшим человеком. Но в данном случае, на наш взгляд, агент рисковал еще больше – и не потому, что не умел произносить название упомянутого выше озера. Среди попавших под жернова сталинских репрессий на сайте эстонского «Мемориала» значится Юри Ганс Круус (осужденный, в частности, по статье уголовного кодекса 58-1а – за «шпионаж»). Правда, он родился в 1894 г., и к моменту путешествия из Архангельска ему должно было быть 47 или 48 лет. В Британию же прибыл, как уже замечено, 36-летний «Юри Круус». Двенадцать лет разницы – всё-таки многовато. К тому же, как мы выяснили, настоящий Юри Круус был осужден уже после войны, в 1948 г. (наказание отбывал в Дубравлаге, в 1955 г. реабилитирован
[296]). Так что его нельзя отнести к числу «исчезнувших с радаров» во время войны.
Ко всему этому надо добавить, что базовым языком для членов групп «Тоник» и «Содовая» был немецкий. Немецкий акцент в русской речи если и напоминает какой-то из балтийских, то, скорее, латышский. Тягучий же эстонский «напев» весьма своеобразен в любом языке. Иными словами, камуфляж – поистине странный.
Между тем в ответе на дополнительный запрос английского соавтора администраторы интернет-портала эстонского «Мемориала» также сообщили: «Поска и Круус – распространённые эстонские имена, [а] “Улноти” – должно быть ошибка. В Эстонии нет такой фамилии или слова»
[297]. Но зачем Москве понадобилось давать своему агенту столь вызывающее имя?
