Итак, как минимум в двух глубинных российских городах, в Уфе и Челябинске, есть кварталы, которые и на картах, и в обыденной речи именуются, согласитесь, диковинно – ИНОРС.
Версии возникновения этого термина – одна занятнее другой. И это замечательный повод для того, чтобы покопаться в хронике не только XX века. Заглянем и в совсем древние акты.
Уфа. Немного краеведения
…В Уфе, столице нынешней Республики Башкортостан, нас интересуют те времена, когда на Руси ещё и летоисчисление вели на византийский манер – от сотворения мира.
На дворе стоял 7112 год от того самого сотворения мира (=1591 г. от Рождества Христова). В «Отводной книге» воеводы Михаила Нагого было помечено: отмерить в осьмнадцати верстах от Уфы землицы для новой слободы «государевым дворцовым крестьянам Ивану Кадомцу со товарищи». В год воцарения династии Романовых, в 1613 г., эта слобода проходила в записях как Кадомцева деревня
[741]. Деревня росла, стала селом и получила название Богородское. В названии этом мы видим нечто большее, чем воцерковлённость. Решимся утверждать, что, переименовав село, его жители не только лишний раз доказали свою духовность, но и подчеркнули соблюдение, говоря современным языком… миграционного законодательства.
Дело в том, что «Кадомец со товарищи» были так называемыми «новокрещенцами». Согласно историко-лингвистическому словарю, это, как правило, – «представители аборигенного племени, принявшие православие»
[742]. Но в XVIII веке население Башкирии пополнилось и «иноверцами»-иммигрантами. То были, в числе прочих, афганцы, каракалпаки, персы и даже… арабы, бежавшие под крыло российского орла из плена кочевников соседней Великой степи
[743].
Благо книга у нас российско-британская, проведу сравнение с Англией. В общем-то, башкирский опыт не так уж сильно отличается от того, как в туманном Альбионе принимали беженцев из числа, например, французских гугенотов (занятные материальные свидетельства их пребывания в Англии до сих пор можно видеть на лондонской улице Брик-стрит; впрочем, здание былого христианского храма гугенотов, успев побыть синагогой, теперь является мечетью, куда ходят приезжие из Бангладеш). Однако есть и существенное отличие: англичане, принимая беженцев, позволяли им следовать своим верованиям, а тогдашняя Россия… В тогдашней России ты был либо коренным христианином или «магометанином», либо, как перечисленные выше иноземцы, получал подданство при условии перехода в государственное православие. Державным православием со времён Петра I верховодил не священник-Патриарх, а Синод, над которым высился император-самодержец. То есть в делах вроде бы и духовных речь шла о последовательной государственной политике.
Таким образом, если выражаться современным языком, основанием для выдачи паспорта был не только (и не столько) ценз оседлости или уплата налогов, сколько верность идеологическим постулатам. Напоминает то, как в советское гражданство входили иностранные коммунисты-коминтерновцы
[744].
Но вернёмся к истории Кадомцевой деревни, ставшей со временем селом Богородским. Когда в начале XX в. во вчерашней Российской империи победил исторический материализм, местную церковь, естественно, закрыли (в 1923 г.
[745]). Однако по состоянию на 1931 г. закрытый храм в Богородском всё ещё окружали 160 дворов и 815 душ
[746]. Оставим их привыкать к новому социалистическому быту, а сами заглянем в другую деревню, расположенную неподалёку.
Название у нее какое-то «космическое» – Бонье! Французское название!
Жан Бонье – офицер вторгшейся в Россию в 1812 г. «великой армии» Наполеона. Тот, как известно, достиг Москвы, но там всё стало развиваться вопреки плану. Версии историков и народной молвы в отношении того, кто тогда поджёг древнюю столицу России, разнятся: одни считают, что огонь запылал из-за мародёров-французов, а другие твердят, что первопрестольную подожгли русские патриоты, дабы Москва-матушка не досталась захватчику Бонапарту.
Как бы то ни было, из пылающей Москвы месье Бонье был командирован в окрестности – на поиск провианта и фуража. По ходу этой своей командировки он взял да и попал в русский плен. И так ему понравилось его новое окружение (во всех смыслах этого слова), что после войны сей достопочтимый галл отказался вернуться на историческую родину, предпочтя оной полюбившуюся Русь. В итоге он поселился в Башкирии (и, кстати, возможно, был свидетелем того, как в честь победы над Наполеоном дворяне Топорнины заложили новую усадьбу в Кушнаренкове, где в годы следующей Отечественной войны открыли школу Коминтерна).
Среди потомков французского иммигранта Бонье – губернский казначей, статский советник и гласный городской думы Сергей Иванович Боньев, а также губернский секретарь, помощник Уфимско-Златоустовского предводителя дворянства Николай Сергеевич Боньев. Их судьба после революции неизвестна, но, по состоянию на тот же 1931 г., в приглянувшейся их предку деревне Бонье (уже Башкирской АССР) было 11 дворов и 39 жителей
[747].
Почему я из раза в раз упоминаю 1931 г.? Наверное, понятно: это – пик первой «пятилетки», когда многим вчерашним сельским уголкам предстояла индустриализация. Причём тут ИНОРС? Ещё минуточку терпения!
В июле 1931 г. теперь уже не воеводы или предводители дворянства, а Башкирский центральный исполнительный комитет (БашЦИК) принял поистине революционное решение, перевернувшее судьбу этих земель и живших на них людей. Согласованное с высокими инстанциями в Москве постановление гласило, что отныне в этих пределах разместится Уфимский моторный завод, а рядом с ним – ещё и котлотурбинный завод
[748]. Кроме того, во вновь учреждённой промышленной зоне предстояло с нуля воздвигнуть бумажно-целлюлозную фабрику, родственные ей лесопильный и фанерный заводы, а также спичечную фабрику и завод с суровым, но говорящим названием «Дубитель»
[749]. И всё же предприятием-«первенцем» стал именно моторный завод. И в один момент когда-то тихое Богородское переименовали в громкое Моторное.
