Присмотренное место для обороны было и впрямь подходящее: высоченный склон, поросший редкими соснами, нависал, как утес над дорогой, властвуя чуть ли не над всей местностью. По крайней мере, отсюда в бинокль я видел реку, плутающую между заросшими ракитником берегами по широкому лугу, и две небольших усадьбы – одну по левую сторону от себя, а вторую напротив, сожженную ещё при поляках. Но как бы ни хорошо здесь было встретить врага, долго удерживать позицию столь скромными силами мы были не в состоянии. Со стороны города доносилась беспрерывная стрельба, и любое затишье воспринималось как нечто нехорошее: стреляют – значит живы. Пока там идёт бой, здесь есть время подготовиться к обороне. И всяческие мысли о главных и второстепенных направлениях стоит засунуть куда подальше. Это к тому, что зная, как будут развиваться события, сразу не поймёшь, какой пост ответственный, а на каком и покемарить не грех. На войне всегда лучше перебдеть, это не просто аксиома, так на душе спокойнее. Поэтому бегал я со всеми как заведённый и лопату не просто так в руках держал, орал, где надо, и пистолет доставал, угрожая усомнившимся, было и ещё кое-что, но до шомполов не дошло. Не прошло и часа, как наш небольшой отряд с отловленными на дороге «отступающими туда, где не стреляют» и, соответственно, привлечёнными на земляные работы отрыли траншеи и кое-как замаскировали технику. Танки, к сожалению, оставались самым уязвимым звеном обороны. С таким трудом поднявшись на холм, они, повёрнутые бортами к линии фронта (так как в сцепке), становились прекрасной неподвижной мишенью, несмотря на бревенчато-земляной вал, и стены мешков с песком и ящиков из-под бутылок. Как бы ни сделал хорошо, всё равно в глаза бросались недочёты, и наконец, настаёт такой момент, когда любое исправление или улучшение становится только хуже первоначального. За работой между тем мы и не услышали, как стало заметно тише. Непрекращающийся в небе гул моторов исчез из общего жгута шумов, и как-то спине стало легче, словно давящий сверху груз переложили на чужие плечи. Но помощь была кратковременна.
Боевые действия, если посмотреть со стороны, имеют начало и конец. И как только в очередной раз на город совершила налёт авиация противника, движение по дороге словно прорвало. По шоссе на Пинск стали отходить наши войска. В основном организованно, без паники, но с такими обречёнными лицами, что слезу выбивало. Колонны двигались одним потоком, практически лишённые всякой техники, редко разбавленные гужевыми повозками с огромным количеством раненых. Литвиненко по моему приказу выбежал с Ваней на дорогу, воткнул палку с насаженным на гвоздь чистой стороной плакатом, где было написано крупными печатными буквами: «НЕИСПРАВНЫЕ ГРАНАТЫ СЮДА»; и подсунул под объявление ящик. Синяков же демонстративно держал в руках пачки с папиросами, не скупясь угощая проходивших бойцов. Буквально за несколько минут ящик был наполнен. Никто из командиров не останавливал красноармейцев, освобождавших подсумки. Те, кто отходил к Пинску, будут иметь пару дней передышки и возможность пополнить боекомплект, а нам никто больше ничего не подвезёт и не передаст. И если не лукавить с совестью, то танкистов с приданным пополнением из пяти человек уже давно вычеркнули из всех списков. Им даже время не обозначили, как долго занимать позицию, что означало – стоять насмерть. Понимали ли это те, кто отдавал гранаты заслону? Скорее всего, даже не задумывались, освобождаясь от лишней тяжести под благовидным предлогом, а те, кто догадывался, делали вид, что так и должно быть. Вскоре прошли последние, а за ними отправились и наши землекопы. Ушли не все. Из двух десятков трое изъявили желание поквитаться с врагом, но как потом выяснилось, остались они совершенно по другой причине. Запомнив, где мы установили МОФы (мино-огнефугасы), предатели решили не просто сдаться в плен, а так сказать, прийти к врагу не с пустыми руками. Но одно дело знать место, и совсем другое иметь представление о принципе подрыва. Однако обо всём по порядку.
Разобравшись со всей фортификацией и выставив часового, а время шло к вечеру, я с лейтенантами расположился у грузовика, возле которого хозяйственный шофёр медицинского автобуса наладил примус и заварил пару литров крепкого чая. В ход пошла захваченная на хуторе у вдовы колбаса и свежеиспеченный каравай. Бойцы довольствовались консервами и флягой водки. Кто-то обитал возле танков, а кто-то столпился вокруг Синякова, где под гармонь распевали похабные частушки, но были и те, кто после ужина уснули при первой возможности. Похоже, что и немцы устали наступать, закрепляясь в городе, ни один фашист не объявился на дороге.
Стоявший на часах красноармеец Закуан Валеев, призванный по ворошиловскому призыву осенью тридцать девятого из Башкирии, не обладая какими-либо выдающимися габаритами, представлял собой образцового военнослужащего, на которого в трудную минуту всегда можно положиться. Как говаривал ему назначивший в караул сержант: «Только ты сумеешь, остальные задохлики». Но помимо природной выносливости, он был, наверно, самый экипированный из всей пятёрки, прибывшей на подмогу танкистам. С таким объёмом обмундирования солдата можно застать лишь нарисованным на стенде, красующемся обычно на плацу части, да и то не всегда. Была при нём и шинель, свёрнутая в скатку, и каска на голове с резинкой, из-под которой торчали веточки, и подсумки с патронами на кожаном, а не брезентовом ремне, и даже противогаз с лопаткой. Всё это добро свалилось на него сегодня днём. Сто раз пожалел башкир о жадности, но терпеливо нёс свою поклажу. Склад, который он охранял, подлежал уничтожению, и бойцам дали пять минут прибарахлиться, после чего четверых самых упакованных отдали в распоряжение сержанта, а остальные поспешили на восток. Пока несли патроны, обливаясь потом, его однополчане побросали многое, а Валеев не смог, хотя и было нестерпимо тяжело. Вбитая с босоного детства бережливость к вещам, когда приходилось донашивать одежду старших, а тем более к военной амуниции, почитавшейся в роду потомственных тархан как нечто святое, не позволила ему расстаться с имуществом, пусть и полученным таким необычным способом. Сейчас же он нисколько не сомневался в правильности своего поступка, ощущая на спине приятную тяжесть вещевого мешка, где помимо нужных вещей, теперь постукивали пару банок консервов. А это не хухры-мухры, тушёнка – не поддающаяся девальвации валюта. Перед караулом выданную ему пайку он предусмотрительно спрятал в сидор, решив обменять на крохотный складной ножик у обжоры Извекова. Подумаешь, без обеда остался, и не такое приходилось пережить. Однако чувство голода давало знать и, несмотря на то, что он твёрдо решил терпеть до ужина, рука словно сама по себе залезала в карман. Присланные посылкой в прошлую субботу обжаренные в бараньем жиру кусочки теста вращались во рту, напоминая дом. За этим процессом его посещали не совсем обычные мысли. Наверно, он один из немногих хотел войны. Кто-то из его прапрадедов лично знал легендарного Салавата и даже какое-то время командовал у него отрядом из тысячи сабель. Это карьерное достижение предка не давало Валееву покоя. Он мечтал стать командиром, но сейчас сын бескрайних степей и Уральских гор Закуан клевал носом, обняв единственного из своих подчинённых, сделанного из стали и дерева с примкнутым штыком. Изредка бросая взгляд раскосых глаз на дорогу и совершенно не смотря себе за спину. Что там может случиться? Позади свои. Вперед надо смотреть, где враг. Этим и воспользовались дезертиры. Притворившись спящими, пока на них перестали обращать внимание, они тихой сапой обошли Валеева со спины и спустились по склону, оставляя дорогу по правую руку. Вот тут-то их и встретила растяжка. Будучи уверенными, что поставленное минное заграждение сработает исключительно от взрывной машинки, установленной в отдельном окопе у сосны, беглецы не смотрели под ноги. Фугас, вот он, в десяти метрах под кустом, чего уж опасаться, коли провод заранее перерезан? Да и что может случиться на таком расстоянии? А МОФ страшен тем, что зарытые в землю бутылки образуют сплошную стену огня на десяти-двадцати квадратных метрах. Столбы пламени на этом пятачке создают температуру в тысячу градусов, и всё живое превращается в угли, но и это не всё. В стороны летят огненные брызги, прилипая к любому препятствию на своём пути, и получается, что еще как минимум с десяток шагов находиться от зоны поражения совсем не желательно. Сработавшая граната инициировала подрыв основного заряда. Грохот, слившийся с ревущим воем огненного дождя, заставил Закуана вжаться в окоп. И лишь нечеловеческий вопль принудил его высунулся, посмотреть, что же произошло? Слева от него, не более чем в ста шагах, образовалось озеро огня, на краю которого чернел скелет, по-другому назвать нельзя, некогда вполне себе пушистой ели. Возле неё по земле каталось тело, иногда подскакивающее и воющее от боли.
