От Тростянки до Зимницы мы доехали минут за двадцать. Дорога пуста, все жители на поле, а оккупанты здесь не частые гости. Миновав деревню, я повернул направо, на просёлочную дорогу. Машина шла уверенно, даже я бы сказал плавно. Но это пока, ещё несколько погожих деньков и польют дожди. После этого здесь сможет проехать только трактор, либо по старинке, на конной тяге. И так будет до тех пор, пока земля не промёрзнет. Распутица – горе российских дорог и одновременно защитница. Мы-то привыкли уже, а вот чужакам жутко. Проехав несколько километров, пришлось притормаживать. На окраине Митюлей небольшое кладбище. К нему собирался народ, не иначе кого-то хоронят. Впереди процессии шёл поп. Делаю для себя заметку, узнать имя усопшего и передать от имени советской власти соболезнование родным с материальной помощью. На таких моментах строится доверие. Деревня не город, тут добро помнят.
– Это к удаче, – комментирует Дистергефт, – раньше было принято вручать первому встречному от имени родственников умершего «подорожну».
– А что это слово означает и для чего давать? – спрашивает Антон.
– Монета, кусок хлеба, отрез ткани или свечу церковную. Считалось, что человек получивший «подорожну», отпускает грехи умершему. В благодарность, на том свете, умерший первый встретит этого человека и будет его опекуном и защитником. Отсюда и пошло поверье, что тот, кто первым идёт навстречу похоронной процессии, – счастливый: он при жизни обеспечил хорошее отношение к себе на том свете. Раз мы едем в машине, и она с нами как единое целое, – начал философствовать Дистергефт, – то удача распространяется на всех нас.
– Удача нам не помешает. За Митюлями мостик через речку, так я не знаю, цел он или нет. Если нет, придётся вброд. Так что готовьтесь замочить ноги.
Мост оказался цел. Даже со следами недавнего ремонта. Возле него указатель, прибитый к обгоревшему дереву с рукодельной надписью по-немецки «На Москву». Под ней другая надпись, по-русски, тоже из двух слов, матом. В принципе, автор последних строк явно обладал пророческим даром. Дальше дороги нет. Не знаю, какие тут падали бомбы, но воронки глубиной в метр. Пришлось выйти и искать объезд. Петер пошёл направо, я налево. Встретились через пятнадцать минут. Проехать можно было с правой стороны, чуток огибая рощу, возле разбитого танка. Лежащий катками кверху, без башни, с развороченным днищем танк БТ до сих пор пах гарью. Скорее всего, танкисты прикрывали мост, и были уничтожены авиабомбой либо гаубичным снарядом. Любая смерть страшна, но погибнуть так, чтобы и похоронить нечего было, упаси господь. Но ничего, сочтёмся. Мы вам, ребята, отсалютуем по-своему.
– Петя, внимание! Через два километра вы выходите.
– Есть внимание, товарищ наблюдатель.
Вскоре я остановил машину. С правой стороны просёлочной дороги невысокий холм, вот с него и вести стрельбу. От этого места до аэродрома две тысячи сто метров. Все вышли, время на часах начало шестого, пока идём с опережением графика, но последний отрезок пути будет самым долгим. Пётр взобрался на холм, стал осматривать место. Туда же поднялся Дистергефт, надев на лакированные туфли галоши. Вот и пригодились его знания артиллериста. Установив буссоль, Клаусович вымерил направление. Причём проделал это очень быстро, что значит старая школа. Записав данные на листке блокнота, безжалостно вырвал его и передал младшему сержанту, а спустя пару минут Егор уже принялся рыть углубление для опорной плиты миномёта. Без этого можно обойтись, но так миномёт не будет ползти назад после каждого выстрела. Антон в это время уже принёс ствол с двуногой и расстилал брезент. Ваня принялся выкладывать мины из ящиков прямо на материю, дополнительные заряды остались в пенале. Пустые ящики я заберу с собой, где-нибудь выкину или на дело пущу. На всё ушло меньше четверти часа. Остался последний инструктаж. Бойцы разобрали рюкзаки, проверили оружие и собрались вокруг меня, поглядывая на Ивана. Тот примерил халат со свисающими лентами, бахромой и лыком.
– Ваня, тебя касается в первую очередь, оставь в покое маскировочный наряд. После того, как пристрелочные мины упадут на цель, и ты скорректируешь огонь, сразу уходи. Направление движения к деревне Демежки. Это чуть больше версты от аэродрома, если по лесу. Там остался всего один житель, бабка Агафья. Передашь ей поклон от Афанасия, она тебя спрячет. Прибор ночного виденья вместе с рацией закопаешь. Надеюсь, всё пройдёт по намеченному плану, и к утру встретишься с остальными. Напоминаю, предельное расстояние переговоров по рации – четыре километра. Поддерживайте между собой связь. Начало операции в двадцать часов. Сверим часы.
На въезде в Шаталово машину остановил шлагбаум. Возле него три человека, без автоматического оружия. Два немца стоят у караульной будки со столом и лавкой, травят байки, вспоминают о какой-то женщине, хорошо знакомой обоим. Третий, с винтовкой за спиной, видимо, чтобы руки не были заняты, подошёл к водительской двери, всматриваясь через полуопущенное стекло.
– Гутен абенд, – говорю я, протягивая пропуск и своё удостоверение.
Клаусович поправляет узел галстука, блестит значок со свастикой. Солдат моментально выпрямляет спину и тут же представляется, спрашивая дальнейший маршрут. Это обязательная процедура, марку и номер автомобиля запишут в журнал, с указанием пути следования.
– Флюгплатц, – сообщаю я, – профессор хабэ эйле.
Конечно, я нисколько не вру. Дистергефт на самом деле торопится на аэродром. Караульный мнётся, Клаусович нехотя, с ленцой вытаскивает из кармана портмоне, на дорогой чёрной коже оттиснут серебряный орёл, и протягивает мне, но солдат уже бежит поднимать шлагбаум. По одёжке не только у нас встречают.
Не доезжая до центра села, следуя указанию Петера, я повернул налево. Отсюда через короткий мостик дорога ведёт к аэродрому. Метров семьсот, не больше. Проехав половину, «эмка» дёрнулась и заглохла. Через лобовое стекло виднеется какое-то сооружение. Накатанная колея ведёт к деревянной арке. По сторонам от неё растут вишни. За этим садом какое-то оживлённое движение, раздаётся свист и улюлюканье. Пора высаживать Ваню.
Открыв с двух сторон капот, я плеснул водой на радиатор, создавая облако пара. Дистергефт тоже вышел, подошёл ко мне, вроде как поинтересоваться, и закурил. Тем временем, обойдя машину, я отдал запоры на защёлках, удерживающих толстый ковёр, прикреплённый к багажнику вертикально, как труба. Вот беда, ковёр скатился на землю. Но ничего, поднимем и закрепим снова. А то, что он сильно похудел после падения, я не виноват, да и кому какое дело?
– Ваня, – тихим голосом, – мы как поедем, тебя силуэт машины закроет, так ты ползком, вон к той берёзовой рощице, а от неё в лес. Вещи твои я рядышком положу, надевай рюкзак, не спеши. Теперь маскхалат. Отлично, тебя не разглядеть. Прощай, Иван, дай бог, ещё встретимся.
Клаусович докурил, «эмка» починилась и, заведя педалью стартера двигатель, мы тихонечко поехали вперёд. Перед аркой с изуродованным портретом Сталина блокпост. На посту дежурит унтер-офицер. В сторону дороги направлен зенитный пулемёт, но солдат с красными петлицами больше смотрит не на нас, а на играющих в футбол лётчиков. Там интересно, пробивают пенальти. На импровизированном поле, с берёзовыми шестами вместо ворот, столпились болельщики в комбинезонах. Наверняка механики, болеют за своих подопечных. Вот куда стрелять из миномёта надо. Самолёты не люди – наклепают, а вот лётчика и механика выучить надо. Эх, знать бы такой расклад, да поздно уже. Машина подъехала к шлагбауму. Теперь моя очередь проявлять расторопность. Выскочив из «эмки», я оббежал её и открыл Дистергефту дверь. Петер вышел, присмотрелся к унтер-офицеру, в надежде встретить своего недавнего знакомого, и стал импровизировать.
