– Пойдём во двор, комиссар, покурим.
Разместившись на крыльце, я раскурил трубку, а Жора по привычке скрутил самокрутку. Сколько ни рассказывал бойцам о вреде курения, всё впустую. Дымили при каждом удобном случае, не помогло даже сокращение табачного довольствия и поощрение шоколадом для бросивших. Выручала Дайва. В её присутствии не курили, берегли детское здоровье, и девочке приходилось по моей просьбе в перерывах между занятиями прогуливаться возле летней кухни, где стояло ведро для мусора.
– Русская армия, а потом и Советская традиционно формировалась из крестьян. А быт русского мужика и в мирное время напоминал войну: от Петрова дня до Прокопа, от посевной до уборочной. Битва за урожай действительно всегда была битвой, когда каждый день решающий и промедление смерти подобно, а неурожай – почитай верная смерть. У любого однополчанина, кто из деревни, спроси – подтвердит. И это не от случая к случаю, а постоянно и непрерывно, из поколения в поколение, год за годом – жизнь в состоянии цейтнота, работа в состоянии аврала, существование на грани возможного. Годами и веками все эти невзгоды оттачивали и формировали стальной характер, трудолюбие и веру в себя у наших предков. Посему и солдаты у нас всегда готовы к любым трудностям и лишениям воинской службы. Одно плохо – слишком долго мы запрягаем.
– Зато потом едем быстро, – дополнил присказку Жора.
– Правильно говоришь, посему сам понимать должен, что год и за два эта война не кончится. Это как пустить нечистую силу в дом, мороки не оберёшься, пока не прогонишь. Нам ещё всю Европу освобождать. Кстати, после обеда забери у Савченкова списки личного состава. Отсортируй по алфавиту, поговори с каждым, сверь, всё ли точно было записано. Если появится дополнительная информация, карандашиком допиши и в сейф запри. Угол себе в сарае отгороди, но не возле буржуйки, а где банки с огурцами стоят. На всё одни сутки, будем данные в Москву отправлять. Запрос уже пришёл, чем вы тут занимаетесь, пока Родина воюет. Усёк?
– Так точно! Усёк.
В восемь часов вечера, пока Дайва записывала повтор шифрограммы, был передан ответ. Принимавшей её радист отметил, что передача выполнена мастером экстра-класса, так как работа с такой постоянной скоростью без малейшего перерыва требует недюжих навыков. А при повторной передаче радист даже на мгновенье усомнился, человек ли сидит за ключом. Почерк походил на работу машины и нисколько не отличался от предыдущей. Попала эта шифрограмма и к немцам, но зона поиска передатчика была настолько велика, так что отмечен был только приблизительный район, раскинувшийся на много километров. А так как передача осуществлялась практически ночью, да ещё в сложных метеоусловиях для рации, то и обозначили её восточнее Починок. Шифровку отправили к криптографам, а те, поломав свои головы с недельку и получив какую-то абракадабру, отослали в архив, с формулировкой «потерявшая своё значение с изменением положения на фронте».
* * *
В ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября на подготовленный крошечный аэродром со второго захода сел транспортный самолёт. Как только винты стали сбавлять обороты, посадочные огни одновременно потухли, а к самолёту устремился десяток людей. Если бы не закреплённые на головах фонарики, одетых в белые накидки лыжников было бы не разглядеть. Пилот поначалу струхнул и хотел уже разворачивать самолёт, как заметил сани, на которых стояла большая бочка. Мужичок на них уже устанавливал помпу с гофрированным шлангом. Поджидала бы их засада, то уж заправлять самолёт наверняка не стали бы. Из распахнувшейся двери спустили трап, и как только четверо пассажиров вместе с грузом спустились на землю, в чрево самолёта быстро зашвырнули мешок с почтой, опломбированный брезентовый тюк, а ошалевшим от подобной встречи лётчикам предложили пятилитровый термос с крепким горячим кофе. Один из встречающих, представившись комиссаром Жорой, доверительно сообщил, что помимо сахара он сам ливанул в термос маленькую фляжечку трофейного коньяка. А пока будут разворачивать самолёт, можно подкрепиться бутербродами. Только просьба одна, объясните, куда топливо заливать? Через тридцать минут, приняв на борт двух раненых, транспортник взлетел.
Прибывшим на самолёте выдали лыжи, и один из них заметил на партизане танкистский шлем, соединённый проводом с маленьким чемоданчиком за спиной. Он что-то говорил, словно разговаривал сам с собой, а Антон тихо сказал своим:
– На Ваню нашего похож, даже ростом с ним одним. Может, он и есть? Вдруг выжил?
– Нет, Тоха, – ответил Пётр, – мы сами слышали, как он попрощался с нами.
– «Господи, как пожить-то хочется», я его слова на всю оставшуюся жизнь запомню, – сказал Егор, – отомстим за Ваню, за каждый не прожитый им год по фашисту.
Через час пути, пробираясь по едва заметным тропинкам, колонна вышла к реке, и дальнейший путь проходил по льду. Вскоре они остановились. Партизаны стали отвязывать от себя санки, снимать лыжи, а Пётр, задрав голову, с удивлением обнаружил знакомые очертания дома. Совсем недавно они прятались здесь. Только вместо зелёно-золотистых листьев – снег. Пока он осматривался, сверху сбросили трос и связанные между собой санки потянулись в горку, к раскрытым воротам, возле которых зажигались огни.
Наверху гостей встретил Дистергефт. В накинутой на плечи шубе до пят, из-под которой выглядывали высокие, белого войлока валенки, он выглядел как богатырь, по сравнению с суетившимся рядом с ним комиссаром Жорой. Старые знакомые поздоровались, Пётр представил нового члена группы – Лизу. Круглолицая, с немного раскосыми глазами девушка походила на мордвинку. Клаусович прищурился, посветил перед её лицом керосиновой лампой и ахнул от неожиданности. Бывшая студентка тоже узнала своего преподавателя, читавшего факультатив по истории Древней Руси.
– Вот это встреча! Милочка, у вас же дипломная работа на носу? Как вы посмели всё бросить?
– Война, Петер Клаусович, – смущённо ответила Лиза, – курсы окончила и вот.
– Да, будь она неладна. Что ж это я вас на морозе держу? Проходите в дом, сейчас чай с вареньем будем пить. Я тут на правах хозяина в некотором роде.
– А где товарищ Наблюдатель? – встрял в разговор Пётр.
– Потом, все вопросы потом. Сначала согрейтесь. Николаевич завтра появится. Должок у него один образовался. Отдавать пошёл.
За три дня до прилёта самолёта, после того как была подготовлена взлётно-посадочная полоса, я повёл сапёров в Клинский лес, ставить на дороге мины (самодельные фугасы, сделанные из сорокапятимиллиметровых снарядов). Каждый из четверых подготовленных мною партизан должен был установить и замаскировать на дереве свою мину с таким расчётом, чтобы на пятнадцатиметровом участке дороги взрывная волна всех зарядов сходилась в одной точке. Для одновременного подрыва детонаторы в снарядах были попарно соединены толстой леской, которая замыкалась на середине дороги. Стоило потревожить конструкцию, как выполненные из подсобных предметов противовесы падали, тянули за собой предохранители детонаторов, что приводило к подрывам зарядов. Все эти действия осложнялись внезапно участившимся движением по дороге и семнадцатиградусным морозом. Причём шныряющие взад-вперёд сани проблем вызывали меньше. Крестьяне везли в сторону Починок торф и «буржуйки», а обратно металлические бочки, выменянные у немцев. Изредка проезжал конный патруль, а вот нашего гостя, из-за которого и сидели в засаде – не было. Выжидали мы конкретную цель: Савелий Силантьевич проведал, что пятнадцатого числа к железнодорожной станции повезут отремонтированный броневик, который собираются поставить на перегоне, дабы отвадить партизан, неоднократно покушавшихся на этот участок дороги. Через час нашего ожидания, окоченев до такой степени, что пальцы на руках перестали сгибаться, мы были вознаграждены. Сначала раздался рёв мотора, а затем примчался наблюдатель, сообщивший, что на дороге показался наш бронетранспортёр, тянувший за собой ещё один, поменьше. Два вместо одного для наших зарядов многовато, но такую цель упускать было нельзя. Если фугасы и не повредят бронетехнику, то участников транспортировки на тот свет отправят точно. Окошечки-то, несмотря на такой мороз, скорее всего, открыты.
