* * *
Тем временем Василий добрался до Прилепова, заметил два горшка на плетне крайнего дома, оповещающего, что всё спокойно, спрятал оружие в тайнике и, не заходя в избу, где его приютили на постой, отправился в бывший коровник. Переделанный в деревенский клуб, хлев давно стал местом их обитания. По бумагам, официально, младший лейтенант числился директором клуба. Зайдя вовнутрь, Василий застал Савелия Силантьевича, сидящего за столом. Рядом с ним киномеханик и Варвара. Все пили чай.
– Здравствуйте, – сказал Василий.
В коровнике воцарилась тишина. Савелий привстал и тут же опустился на скамью, словно косой срезало.
– Жив? А мне сказали, что всех убили.
– Троих потеряли.
– Кого? – промолвил Савелий.
– Генку, Славку и Володю.
– Жаль ребят. Как же вы так?
– На засаду в Мошевой напоролись. Еле ушли. Если б не Николаевич со своей винтовкой хитрой… там бы остался.
– Постой, Сёма сказал, что пять человек на кладбище хоронили.
– Поляки то были. Они в деревне прятались. Мы одного у чехов отбили. Товарищ Наблюдатель его рядом с хутором Афанасия определил. Дед кланяться вам велел, зайти просил.
– Да ты садись. Варя, пулей к мамке. Пусть сообразит что-нибудь к столу, и сюда неси.
Пропустив шмыгнувшую возле себя Варвару, Василий присел за стол и обстоятельно рассказал о вчерашнем дне. Силантьевич поделился своей информацией. А после завтрака, когда все ушли, стал писать письма.
Адреса Гены, Вячеслава и Владимира у младшего лейтенанта были. Все они, ещё перед выходом на задание, дали Василию крохотные записочки, на случай если произойдёт что-то. Вот и произошло. Но что написать, какими словами поведать близким про гибель? И Вася стал писать о каждом, что только смог вспомнить: об их совместной службе, хотя какая тут служба? – познакомились они уже здесь, в лагере; о том, что были они отличными бойцами, труса не праздновали, Устав чтили, и… больше ничего не лезло в голову. В бою они все находились рядом, а смерть выбрала их, подарив ему ещё немного жизни. Поразмыслив, Василий отложил писанину в сторону, достал новые листы бумаги и пересказал последние два дня их жизни, дописал: «дорогие отец, мать, сёстры и братья, ваш сын и брат погиб геройской смертью за честь социалистической Отчизны, освобождая деревню Мошевая от немецко-фашистских захватчиков. Похоронили его местные жители на деревенском кладбище в общей могиле вместе с боевыми товарищами. Находится деревня в пятнадцати километрах на юго-запад от города Починки Смоленской области».
Дописав третье письмо, у Васи проступили слёзы. Неужели и его семье когда-нибудь напишут подобное. В обычной мирной жизни человек не в силах взвесить на весах, откалиброванных до самых мизерных величин, ценность своей, и уж тем более чужой жизни. Нет таких весов, не существует их, пока не наступают страшные времена. Слова о том, что человек любит жизнь, но во имя какой-нибудь идеи готов жертвовать ею – просто слова. Проверку слов учиняет война, где надо платить кровью за каждую букву. Он готов был платить, позор и унижения плена стали пудовой гирей, склоняющей чашу весов в сторону смерти, которая очистит его. «Мёртвые сраму не имут», так он говорил своим бойцам перед тем боем, после которого он поднял вверх руки, а многие дрались до последнего. Наверно, это проявление трусости будет преследовать его всю оставшуюся жизнь, но сейчас он почувствовал ужасную боль за своих близких. Младший лейтенант Василий Егорович Лопухин захотел жить. Он не перестал бояться смерти, он перестал бояться жизни.
* * *
Выкатив тележку, я стал переносить ящики на первый этаж и заметил на вешалке в прихожей чужие бушлаты. Они висели один на другом, и последний был перекручен таким образом, что была заметна написанная хлоркой фамилия и инициалы владельца. Группа товарища «П», как понял я. Анекдот, да и только. Поднять такой туман секретности и допустить такой недосмотр в обмундировании. А с другой стороны, ожидать кого-то серьёзного резона не было. Пора узнать, что интересного они привезли. Едва я поднялся на второй этаж, как часы оповестили своим боем наступление шестого часа. В комнате, где ночевал Петер Клаусович, зашаркали тапками, из Дайвиной раздалось пыхтение – не иначе стала делать зарядку, а вот и распахнулась дверь третьей спальни, и предо мной предстал Пётр, в светло-голубом военно-морском нательном белье с начёсом.
– Доброе утро, младший сержант, – сказал я.
Пётр немного опешил, протёр глаза и, разглядев меня, попытался вытянуть руки по швам, принимая стойку, словно только что прозвучала команда «смирно».
– Здравия желаю, товарищ Наблюдатель. Только уже сержант.
– Поздравляю. Иди умывайся, приводи себя в порядок, а к семи ноль-ноль вас пригласят в столовую.
К назначенному времени гости собрались за столом. Дайва принесла из кухни две стеклянные кастрюли, поставленные одна на другую, вернулась обратно; через минуту появилась с подносом, на котором стоял кофейник с чашками, окинула взглядом стол и, поправив белоснежный передник, принялась раскладывать порции по тарелкам. Смущённые сервировкой стола красноармейцы стали подглядывать за Лизой, которая ловко управляясь ножом и вилкой, уже накинулась на свиную отбивную с картофельным пюре. Спустя некоторое время Егор с Антоном тоже приноровились, а вот Пётр – никак. Вилка постоянно просилась в правую руку.
После завтрака я пригласил сержанта в кабинет, где тот рассказал, как они выбирались после обстрела аэродрома, как мурыжили их сначала на передовой, затем в полку, а уж после того, как стали проверять по цепочке связь Йонаса, вообще житья не было. Беседы вели каждый день, заставляли вспоминать каждую мелочь и в один прекрасный день отстали. Отправлявшего их на задание капитана и кого-то из шифровальщиков арестовали, а группу миномётчиков послали учиться. Пару недель им втолковывали всё то, что было написано в брошюре, которую они передали Горгонову. Обучили нескольким приёмам, провели практическое занятие и вот оказались здесь. Только теперь они не просто аэродром должны обстрелять, а сделать так, чтобы седьмого числа ни один самолёт с Шаталовского поля взлететь не смог. Хоть на взлётную полосу ложись, а приказ выполни. Для выполнения поставленной задачи партизанам приказано оказать содействие, не щадя жизни.
– Как я тебя понял, если седьмого ноября будет нелётная погода и немцы отменят полёты, то задание считается выполненным?
– Я тоже об этом спросил, – ответил Пётр, – майор посмеялся и сказал: «Если ты сможешь договориться на небесах, и тебя послушают – готовь дырку для ордена. Сам прикручу».
– Знать бы прогноз погоды, – вслух размышлял я, – можно было б как минимум подранить двух зайцев одним выстрелом. По какой причине кроме метеоусловий самолёты не взлетят? Первое – отсутствие боекомплекта; второе – нет лётчиков или техников; третье – закончился бензин. Топливо и боеприпасы на аэродром везут по железной дороге из Смоленска до станции Энгельгардтовская. Оттуда уже бензовозами и грузовиками до Шаталова. Емкость для хранения топлива на аэродроме одна, зарыта в землю, и даже прямое попадание бомбы ей не страшно. Где складируются боеприпасы, я не знаю. Скорее всего, в юго-восточном капонире. По крайней мере, когда мы были возле аэродрома, деревянные каркасы от бомб лежали именно в той стороне. Хотя их могли подготовить для возврата. Лётный состав и обслуга с аэродрома не отлучается, а подойти к казармам и уничтожить их у нас недостаточно сил. Какие-нибудь соображения были у командования?
