* * *
Как и было условлено, Савченков вывел своих людей. Отряд перебирался на новое место. Не думаю, что это вызвало большую радость у красноармейцев. Все понимали, что уютная усадьба это перевалочный пункт, но где-то в глубине души надеялись, что переезд случится не сегодня. Как-никак, после лагеря они попали практически в санаторий. Трёхразовое питание, баня, относительно тёплый сарай, ежедневная учёба, кино по воскресеньям; в общем, почти как в воинской части, до войны. Теперь всё это им приходилось сменить на подземную галерею, где нет никаких удобств, сырость, холод, голод и неопределённость. Но это скрашивалось одним важным известием: скоро предстоит бой; а уж долгов к фашистам у бывших военнопленных накопилось изрядно. Савченков планировал к восьми часам добраться до хутора Афанасия, а оттуда вместе с хозяином самому осмотреть место их будущего лагеря. Посланная разведка уже обосновалась в штольне, доложив обо всех прелестях подземелья. И если зверь, роя себе нору, заботится как минимум о запасном выходе, то там его не было и рыть некогда. Любое неосторожное действие, связанное с демаскировкой, погубит всех и сразу, а значит, права на ошибку у отряда нет. Только не это его сейчас волновало. За последние дни он успел прочесть изрядную стопку разнообразных брошюр и просто подшитых фотокопий множества наставлений. Все они были по партизанскому движению, но одна страница отличалась от всего материала тем, что в ней упоминалась очень известная, но запрещённая фамилия Якир. «Бог не выдаст, свинья не съест», – решил тогда Савченков и продолжил читать дальше. Фёдор Якира ненавидел и искренне радовался, когда его расстреляли. Как он считал, было за что. Приятель отца служил в 45-й дивизии и многое порассказал об Ионе Эммануиловиче. Оказалось, ещё тогда кое-кто понимал, что нельзя было всецело исходить из того, что воевать придётся на чужой территории. И если даже такой мерзавец, как Якир, знал об этом, то почему остальные не обратили внимание? Дальнейшее чтение просто поставило его в тупик. Автор наставления пророчил, как будут вести себя командиры, попавшие в окружение. Стремление выбраться из глубокого тыла и выйти за линию фронта он считал грубейшей ошибкой, приводящей к потерям личного состава. Боеспособные подразделения обязаны переходить к партизанской войне, для чего по всей территории заранее должны быть созданы особые пункты сбора. И ведь нынешняя война это доказала, но почему-то всё было похерено. Как подсказывал жизненный опыт, кто-то за такие промахи должен ответить, и мысль о том, кто именно – не покидала Фёдора. Наконец, впереди, три раза мигнул фонарик, высланное охранение сообщило о безопасности движения. Савченков отдал команду:
– Дистанция два метра. Любой, кто вынужденно остановился, сразу принимает в сторону вместе с санками. Пошли.
Каждый боец, за исключением охранения, тащил за собой весь свой нехитрый скарб, размещавшийся на самодельных санях. Деревянные салазки и высокая плетёная корзина. Корзины имели отдельную историю. Хиславичи, помимо крупнейшей в регионе ярмарки, славились калганом. Этот корень используется при приготовлении знаменитых тульских пряников и варении церковного мира. Из года в год жители копали его, складывали в корзины и отвозили в Москву. Сколько это продолжалось лет – не известно. Но в два последних предвоенных года то ли калгана стала меньше, то ли тары сплели больше, так что в этих корзинах стали продавать картофель и прочие овощи. Опять же, хранить в яме удобно и доступ воздуха приемлемый, да и понравилось многим. В общем, скопилось у меня этих плетёнок видимо-невидимо. Теперь корзины перекочевали на санки. За последним в колонне бойцом следовала лошадка, та самая, которая привезла миномёты. Она же тянула самый тяжёлый и объёмный груз: боеприпасы с оружием.
Тук-тук-тук, тук-тук-тук – раздавался стук железа о дерево. Из будки выскочил Полкан, выставил перед собой передние лапы и, выгнув полумесяцем спину, сделал собачьи потянушки. Замер на несколько секунд, получая удовольствие, после чего сжался как пружина, топорща шерсть, вздрогнул, словно что-то сбросил с себя, не то остатки дремоты, не то какую-то вреднючую живность, и завилял хвостом, поглядывая на женщину. Слов: «Господи, какой убогонький, иди, кухня там» – не последовало, и дворовый пёс вновь заскочил в будку, гремя цепью. Хутор жил своей жизнью: дымила печная труба, кудахтали куры, иногда было слышно, как корова трётся боком о стойло. А где-то рядом, утопая в глубоком снегу, обходя стороной открытые места, шли люди. Точно по графику, к восьми часам группа разместилась на окраине опушки, маскируясь среди деревьев. Савченков с двумя своими командирами отправился к Афанасию. Оставляя по левую руку от себя тянувшийся до самого оврага огород, Фёдор пошёл прямо по картофельному полю, а дальше уже идя на звук стучащей лопатки. Рядом с овином встретившая их Серафима выгуливала порося, вернее отталкивала его ногой от корыта с сечкой. Фёдор поздоровался, передав поклон от Алексея, и вместо приветствия выслушал отповедь о пьяницах, аниках-воинах, горькой судьбе русской бабы и как ей все надоели. В процессе монолога стало понятно, что хозяина хутора дома не застать, силки на зайцев в лесу проверяет, зато есть поляк, пить не умеющий, а всё туда же, что и остальные мужики. Едва Савченков захотел возразить, как Серафима припахала его сопровождающих отнести в свинарник корыто, а сама, схватив порося за ухо, поволокла животное в хлев. Пока всё это происходило, со стороны бани объявился Афанасий. Дед украсил себя перекинутой через плечо верёвкой, к которой за задние пазанки были приторочены с пяток зайцев. Поймать такое количество «ушастых» в силки было невероятно, и знающий толк в охоте непременно бы поздравил счастливчика с таким успехом, но Савченков охотником не был. Он просто пожелал доброго утра, а Афанасий не обиделся, что с городского взять? Пройдя за хозяином в дом, Фёдор остановился, давая глазам привыкнуть к полумраку. На столе, почти под самой божницей, откуда равнодушно созерцал хату посеребренный Николай-угодник, стояла пузатая бутыль с брагой. Возле неё, положив руки под голову, посапывал мужичок.
– Янек! Едриттвай коцынь, – выругался Афанасий, – сколько спать-то можно? Холера ясна, работы непочатый край, а ты, – дед приподнял бутыль на уровень глаз, оценил остаток и, махнув рукой Савченкову, сказал: – Пошли на двор, что ли. Сомлел полек. Оно и понятно, отколь силам взяться, коли как этот заяц, всё по кустам да по норам.
Мужичок вздрогнул, поднял голову, попытался привстать и рухнул на лавку. Затёкшие ноги не держали. Проводив рассеянным взглядом хозяина и его гостя, Янек снова уснул.
– Это тот польский беженец, который в урочище живёт?
– Уже нет. Николаевич просил приглядеть за ним, кабы не я, замёрз бы дурень. Еле в бане отходил. У него тут дочка поблизости, в Слободе приютилась. И её заберу. Нам-то чего старым? Два рта как-нибудь прокормим, а лишних рук в хозяйстве нетуть. Дуне пилу дёргать тяжело, да и Симка не каждый раз прийти может, а мне досок напилить надо. Вон, щели в хлеву с ладонь. Долго ли порося застудить?
Савченков слушал, и едва он пытался вставить хоть слово, как сразу понимал, не вовремя. Афанасий поведал про свои проблемы, про то, где уже болит и где скоро будет. Казалось, прервать монолог будет невозможно, но тут появилась Серафима с правилками для шкур. Дед сдал добычу, приговаривая, что к концу года точно на тулуп шкур насобирает и, оставив лыжи в стороне, потянулся за снегоступами.
