Привыкший вставать в шесть утра, в этот раз он проснулся в начале девятого. Сказались ночные прогулки. За ночь непогода завалила наружную сторону навеса на половину высоты снегом и не думала успокаиваться. Верхушки деревьев буквально дрожали от порывистого ветра, зато под самим навесом было тепло. Тлеющие брёвна великолепно справились с обогревом. Единожды Василий притрушивал их снегом, дабы успокоить разгоревшийся огонь. Размяв затёкшую спину, он допил остаток кофе из термоса, поставил котелок на угли и стал растапливать в нём снег. Кипящую воду он залил в термос, добавив в него заварку из пакета. Снова повторение процедуры с котелком. Пока шёл процесс, он умылся, сходил куда надо. Когда кипяток был готов, место котелка заняла консервная банка, а потом согретая тушёнка с кашей смешалась с водой, и получился суп. Сотворив из пустой жестяной банки что-то похожее на миску, Вася перелил часть супа туда, покрошил сухарь и стал есть. Будить Николая не пришлось, он сам проснулся, на запах. Покряхтел для порядка и попытался выбраться из спального мешка. Частично это удалось ему сделать, а в остальном помог товарищ. Вот тут и обнаружилась беда. Ночью, после приёма аспирина, Николай пропотел так, как и в бане не у каждого получится. Бельё можно было выжимать. Рассчитанный на суровые морозы спальник, ватник, свитер из верблюжьей шерсти, даже холщовый маскхалат, все потихоньку внесли свою лепту. Пришлось раздевать раненого и организовывать срочную просушку. Благо особо мудрить не пришлось. Сделанные из веток рогульки заняли место у нодьи, и растянутые на них рубаха с кальсонами стали парить. В смысле отдавать излишнюю влагу с присущим запахом, а не летать. Так и прошёл завтрак у Николая, на фоне своего белья. Но как говорится: своё не пахнет. Так что супчик довольно быстро подошёл к концу и перед строгим взором младшего лейтенанта предстал хоть и болезненного вида, но сытый боец. Осмотрев ранения, Василий приободрил известными словами о свадьбе и заживлении, а сам немного испугался. Сейчас, при дневном свете, сочившийся гной и багрово-фиолетовые пятна вокруг пулевых отверстий наводили на неприятные воспоминания. Когда он был в лагере, ни один красноармеец, имевший похожее ранение не выжил. Антисанитария, отсутствие медикаментов и помощи приводили к гангрене. А ведь в Прилепово даже фельдшера нет, не то что хирурга. Ребятам, попавшим под осколки гранаты, тогда просто повезло. Успели, и довезти, и врача отыскали, и самолёт вовремя прилетел. Повезёт ли так Николаю, ещё вопрос. Размышляя над этим, Василий вспомнил, что надо попробовать выйти на связь. Днём и сигнал лучше, и холм повыше найти проще.
– Болят ноги? – спросил Василий, заканчивая бинтовать.
– Не то слово, – Николай сплюнул кровавой слюной, – в следующий раз палку в зубы. Левая так вообще хоть застрелись.
– Я тебе ещё один укол сделаю, последний. Больше у меня в аптечке нет. Одни порошки остались, но они так, если зуб заболит.
– Тогда не надо укол. Я этих уколов с детства боюсь. Давай порошки.
Высыпав лекарство прямо в рот, Николай зачерпнул горсть снега и вытер им лицо.
– Ты пока исподнее сохнет, отдыхай. А я пройдусь, посмотрю, – сказал Лопухин, беря лыжи и рюкзак.
Выбрав место для антенны, Василий размотал провод, привязал к концу деревяшку и с третьей попытки забросил грузик на ветку. Предыдущая попытка тоже удалась, но провод лёг ниже, чем хотелось. Конструкция была рассчитана до сантиметра и любые отклонения хоть и были не критичны, но оказывали влияние на дальность радиосвязи. Вообще то, он должен был использовать свои лыжные палки, соединённые одна с другой. Не будь Николая, так бы и произошло, но сейчас пришлось исходить из подручных средств. По маленькой чёрточке на компасе Лопухин на снегу определил направление усадьбы и ногой нарисовал стрелку на снегу. Второй провод подключил через специальный разъём посередине кабеля и от точки питания растянул по направлению стрелки, закрепив её колышком. Расчистил от снега небольшую площадку и зафиксировал оттяжку. Вскоре антенна «Наклонный Луч» была готова. Стояла она на самом краю леса, на возвышенности и явных препятствий, мешавшей её работе, не наблюдалось.
«Должно получиться», – подумал Василий.
Снова, как прошлой ночью, наушник на ухо, поворот тумблера и повтор позывного: «Здесь Пух, приём». Через минуту девичий голос, похожий на Дайвин, ответил: «Пятачок на связи, слышу вас, Пух». После сказанного в эфире позывного Василий улыбнулся. Если ему дали прозвище по фамилии (Лопух – обидно, а Пух в самый раз), то Дайва свой получила за курносый нос. Однажды она приложила палец к кончику носа, изображая важнейший орган поросёнка, и хрюкнула, передразнивая покойного Володю Соколовского.
– Возвращаюсь не один, со мной триста, как поняли? – как можно серьёзнее ответил Лопухин.
Дайва записала, попросила повторить, так как при возможном искажении речи числительное можно неправильно понять и, поняв, что сказанное вне её компетенции, произнесла:
– Пух, связь через пять минут, как поняли?
– Понял, Пятачок, через пять минут.
* * *
Даже самый удачливый среди всех живших на этом свете вряд ли осмелится сказать, что имеет от жизни всё, о чем только думал и мечтал. Да и кто остался доволен тем, что получил по праву или выдрал силой? Уж на что Джотипала, достигнувший бодхи, и то лишь повторил Кашьяпу, подтвердив неокончательность всех явлений. А апостолы? Теологи не один километр бумаги исписали по их деяниям. И это лишь примеры известных людей. Наконец, кому дала жизнь всё то, что обещала вначале? Мне, тебе, ему, ей? Эту «несправедливость» мироздания мы обсуждали в узком кругу с Петером Клаусовичем и Елизаветой Дмитриевной за чаепитием в пятницу, седьмого ноября, когда в кабинет постучалась Дайва.
– Можно? – раздалось из-за двери.
– Дайва, входи, – разрешил я, ставя чашку на блюдце.
– Там это, радиостанция. Младший лейтенант на связь вышел.
Я посмотрел на часы. Половина десятого. В это время Вася должен был подходить к Прилепово, или, по крайней мере, быть возле хутора Афанасия. В принципе, мы договаривались, что он сообщит, как прибудет в деревню. Но отчего это сделал сейчас? Или действительно, лыжный спорт пропустил мимо себя явный талант и Лопухин подобно метеору промчал два десятка вёрст, на ночь глядя, по пересечённой местности, в обход немецких гарнизонов?
– Что он сообщил? – сухо спросил я.
– Возвращается не один, с ним триста.
– Так и сказал, – удивлённо, – триста?
– Да. Так и сказал. Я не глухая, – с обидой в голосе, оттого, что в круг взрослых её не пригласили, – и записала, как положено по инструкции. Думаю, он что-то важное сообщить хочет. Я попросила выйти на связь через пять минут и сразу к вам прибежала.
– Всё правильно, Дайва, умничка. Возвращайся на пост, я сейчас подойду.
Как только дверь за девочкой закрылась, мне пришлось извиниться перед гостями и срочно перейти во флигель, где размещалась радиорубка. Это была небольшая комнатка три на три с половиной метра, без окон, с вентиляционной отдушиной под потолком, в которую был встроен вентилятор, со столом, занимавшим всю стену, на котором стояло частично прикрытое шторкой оборудование, зашитое серыми металлическими панелями с вертикальными прорезями и технологическими отверстиями. Что скрывалось под этой защитой, было не видно, а несколько тумблеров (рычажных и клавишных); толстых, в разноцветных оплётках кабелей, да с десяток кнопок с лампочками и круглое, как иллюминатор, стекло, за которым можно было увидеть шкалу со стрелочкой, не несло дополнительной информации непосвящённому человеку. По сторонам от стола размещались стеллажи с литературой и просто пустующими полками. Рядом с настольной лампой лежали журналы, письменные принадлежности и телеграфный ключ-лягушка с подушечкой для ладони. Обстановка была строга, даже излишне. Никакого намёка на уют, за исключением овечьей шкуры на одном из двух вращающихся кресел с регулируемыми спинками. В помещении тихонько гудели вентиляторы, и вдруг одна из лампочек вспыхнула красным светом. Заведующая радиосвязью пигалица улыбнулась и, передавая мне гарнитуру, посмотрела на часы, хмыкнув, оценивая точность.
