За день до отлёта я посетил взлётную полосу. Биплан был накрыт маскировочной сетью от носа до хвоста. Пропеллер уже стоял на штатном месте, носовой обтекатель зеленел свежей краской, а с боку, впритык к двигателю, разместилась вышка-тур, на которой сидели летуны, болтая ногами. В сороковые годы наши лётчики умели не только летать на аэропланах, но ещё и ремонтировать своих крылатых друзей. Конечно, уже выросло целое поколение с момента полёта братьев Райт, когда пилот должен был быть и конструктором, и механиком, и даже немного метеорологом, и прочее, прочее. Техника за это время шагнула вперёд семимильным шагом, требуя квалифицированной заботы, и на помощь лётчику пришли профильные специалисты. Так случилось в Новом Свете, в Западной Европе, но не у нас. На одной шестой части суши, к сожалению, ощущался острый дефицит кадров. Страна хотела иметь тысячи механиков и даже всё для этого делала, но пока приходилось довольствоваться универсальными специалистами. Пусть в ущерб основной профессии, во всяком случае, советская школа авиаторов тем и отличалась от остальных, что там ещё учили «возить санки». К слову, я не припомню ни одного случая, когда потерпевший аварию лётчик люфтваффе смог починить свой самолёт и вернуться на аэродром, а у нас это было не редкость. Вот и сейчас, благодаря тому, что кое-какие знания у ребят наблюдались, они не ждали у моря погоды, когда потеплеет, а следили за вёдрами с водой, стоящими на углях. Требовалось согреть двигатель, чтобы провести пробный пуск, методом прямой заливки цилиндров бензином через насос. При сильном холоде двигатель сжатым воздухом не запустить, только баллоны разрядить. Так что пока вода грелась, они отдыхали, споря между собой.
– Мне дядя рассказывал. Чкалов сам виноват. Ну как можно было лететь с одной помпой?
– А мы как летаем?
– Держите меня, Микола, посуди сам. Мы из-за этих условностей здесь оказались.
– Эх, Ароша. Нет в тебе романтики. Вот он с большой буквы пилот был. Ему кабина планера вместо дома родного.
– Ага, рассказывай. Ладно, вода почти кипяток. Начали, что ли?
Залив воду в систему, летнаб провернул вал двигателя, поворачивая пропеллер, и через несколько секунд Микола запустил двигатель сжатым воздухом. Поток под давлением сообщил начальный импульс коленчатому валу, одновременно с этим пусковой вибратор дал искру и воспламенил смесь, залитую в цилиндры. Двигатель громко чихнул, раскрутившийся коленчатый вал привёл в действие карбюраторы, рабочее магнето, и вместо чихов послушался привычный рокот мотора. Испытания закончились под радостные возгласы лётчиков, видимо, до конца не уверенных в своём успехе, а посему столь бурно выразивших свои эмоции, а может, просто от того, что проделанная работа принесла результат. Я посмотрел, как они поправили сетку, обошли биплан и устроились у затухающего костра, ковыряя в углях палками. Вокруг всё было сковано мёртвым молчанием, только снег, что падал мелкими зёрнами с неба, производил некий шум, совсем не похожий на только что закончившийся механический рокот. Снежинки валились под углом, скользили по голым стволам деревьев, оседали на раскидистых еловых лапах и с каким-то шорохом посыпали корпус самолёта. Шорох этот был мягкий и вместе с тем какой-то тревожный. Мне он напомнил довольно редкое явление в природе, происходящее перед ночью на Ивана Купалу на Соже. Бывало, в деревнях и весях, гнездящихся вдоль реки, раньше всегда ждали её, этой ночи. Праздничные гулянья и поиски несуществующего цветка папоротника будут впереди, а пока на реке шалела рыба, стремясь к поверхности, словно задыхалась, и мало кто утром возвращался домой без скрипящего от натуги ивового кукана, наброшенного на палку через плечо или просто в руках. И вот этот звук, когда рыба не плещется, а словно трётся друг о дружку, вызвал у меня ассоциацию с рыбаком, знающим, что сегодня наверняка достанется улов.
Комки грязно-белой материи возникли шагах в тридцати от самолёта. Совершенно беззвучно они стали окружать стоянку, и как только лётчики принялись обдувать запеченную картошку, раздался голос:
– Кадет улёс!
Всё произошло так неожиданно, да и надежда на выставленное охранение вокруг самолёта усыпила бдительность, что после этой фразы лётчики растерялись. Финский солдат пнул под коленку летнаба, добавив прикладом в затылок, заваливая его в снег, другой в это время, угрожая винтовкой пилоту, вроде как опустил оружие, но это был не более чем манёвр. Приклад прочертил полукруг, в ту же секунду врезаясь в скулу Миколе, и он рухнул снопом рядом со своим боевым товарищем. Возле аэроплана остался один финн, а остальные словно растворились в чаще. Казалось бы, кто-кто, а я должен был знать, что зимой в лесу (осень только по календарю), по сравнению с другими временами года, когда живности практически нет, нужно быть вдвойне осторожным. Это только поначалу кажется, что оставаться незаметным легче в листве. Профессионалу, конечно, всё равно, а остальным стоит знать: каждый лесной зверь или птица чтит своим долгом сообщить во весь голос либо поведением о наличии своего главного врага. Делают они это хлопотно, словно издеваясь: не вышло подкрасться, я заметил и другим сообщу. А в холод не только человек укрытие ищет. Вот и получилось, что мы посчитали – немцы с нашей зимой не совладают, леса боятся как огня, а они возьми, да отправь привычных ко всему этому финнов. И если они вышли со стороны реки, то стоящие в секрете бойцы, скорее всего, мертвы.
Минут через десять каратели вновь собрались у самолёта. Теперь я мог сосчитать их и если бы знал финский язык, то услышал бы, как они хвалили глазастого Вялламяги, разглядевшего большевистский аэроплан. Вот она, ягдкоманда или будущий её прообраз. Не ожидал я её увидеть в ноябре сорок первого. Только мне заметно всего восемь человек, а не весь взвод, как будет принято потом. Два автоматчика, один с пулемётом, винтовки СВТ у остальных, хотя стоп, вот и девятый – снайпер. Ловко он замаскировался, если б не откликнулся на призыв разделить продуктовый трофей, не заметил бы. Пора было что-то предпринимать, так как один из фашистов стал собирать антенну для рации. Даже если я засёк не всех, дать возможность что-либо передать в эфир недопустимо. Про аэродром, конечно, к сожалению, на какое-то время придётся забыть. Раз нашли они, то найдут и другие. Что я смогу здесь сделать? С собой три магазина к винтовке, пистолет с двумя обоймами и пара гранат, одна из которых светошумовая. И тут я почувствовал, кто-то ухватил меня за шею и нанёс удар в спину, прямо в почку. Неприятно, чёрт побери! Можно было злиться на себя, что не услышал, проморгал и тупо дал позволить своей лени не оглядываться по сторонам. Сетовать на сложившиеся обстоятельства, обернувшиеся не в твою пользу. Что толку изливать чувства? Знал, что человек, который наблюдает за другими, подчас сам становится жертвой, тем не менее оказался именно в этой роли. Клинок с лёгкостью пробил куртку, скользнул по ручке фонаря, испортил моток капронового троса и застрял в жилете. Финн с пару секунд удерживал нож в «ране», как бы подрезая её по краю, приговаривая с ненавистью: «нитаасти, нитаасти веналайнен»
[9], после чего аккуратно, придерживая меня за шею, собрался уложить тело в снег, одновременно извлекая финку для следующего удара, как почувствовал, что с противником что-то не то. Выдохнув с удивлением, как поминают нечистого: «пиру»
[10], и вздрогнул от резкой болезненной судороги, прошедшей сквозь его тело, разжимая руки. Он не ошибся, со мной действительно было не так, как он предполагал.
