– Кавалеристы, трое.
Вскоре они мне стали видны. Немцы остановились у берега, один из них соскочил с лошади у колышка с красной тряпкой. Другой протянул ему два флажка, и тот воткнул их в землю. Теперь границы брода были видны хоть из кабины машины, хоть из смотрового люка танка. То же самое они совершили, перебравшись на левый берег, после чего отъехали шагов на тридцать и, не слезая с сёдел, закурили. Перекур то ли не заладился, то ли ещё что-то, но тот, кто втыкал флажки, остался, а двое других направили лошадей дальше, как раз к короткому пню. Видны ли были оставшемуся немцу спины своих товарищей? Этот вопрос не просто мучил меня, а обжигал своей неясностью. Ведь если он станет свидетелем убийства кавалеристов, то и его придётся отправить на тот свет, а колонна вот-вот подойдёт к повороту и отсутствие регулировщика или разведчика (кто он там, не важно), может вызвать остановку и в результате провал всей операции. Облегчил себе работу, так сказать. Любому понятно, что по не двигающейся мишени всяк удобнее стрелять, вот и поместил мотоцикл в том месте, чтобы мне сподручнее стало. А то, к чему это может привести – не подумал. Простота, она не всегда хуже воровства. Перемудрил я, в три ствола уж всяк уконтрапупили бы их. Сидевшие в секрете могли стрелять чуть ли не в упор, а мне, с моей оптикой, на таком расстоянии вообще можно выбирать, в какую часть тела пулю всадить. Тем временем, пока я корил себя, на видимой мне части дороги появилась вражеская колонна и, мельком взглянув на неё, перенёс перекрестье прицела на уже снимавшего со спины карабин кавалериста. Ждать дальше было нельзя. Лёгкий толчок в плечо, винтовку левее – и второй фашист сваливается с лошади. Господи, что за прелестные создания эти лошадки: стоят как вкопанные, даже травку щиплют, их приятель у брода водичку попивает из речки, обратив на себя всё внимание оставшегося в живых хозяина. И правильно, нечего немчуре за спину смотреть, проявляй заботу о животине, ослабь подпругу, да стой у флажка, пока вперёд не погонят. Ждать ему пришлось недолго. Ну, никого, сволочи, не боятся! Первой к броду подъехала легковушка. Наша, ГАЗ-М1. Спустя полминуты за ней остановился напоминающий придавленную крысу с выпученными глазами-фарами грузовик «Протце», тащивший на прицепе пушку, а уже за ним показались танки, с открытыми люками и высунувшимися из них танкистами. Водитель «эмки» распахнул дверь и что-то спросил у регулировщика, тот провёл рукой по бедру, наверно, показал глубину, и после его жеста машина стала освобождать дорогу, давая возможность стать первопроходцем грузовику. Тот объехал легковушку и, миновав брод, вскарабкался на пологий берег. Под накинутым (для лучшей вентиляции) с бортов на крышу брезентом сидели скалившиеся немцы, обсуждая осторожность водителя «эмки». Брошенная шутка их так развеселила, что смех донёсся сквозь урчание двигателей. «С улыбкой умрут», – подумал я и широко раскрыл рот. Последовавший вслед за этим взрыв опрокинул грузовик вместе с пушкой набок и взметнувшееся многочисленными брызгами из-под задних колёс поверженной машины огненное облако, окрашенное молочным дымом, окутало её чуть ли не со всех сторон. Одновременно по колонне ударили бронебойщики, пулемётчик и засевшие в лесу стрелки. Устоять под прицельными залпами ПТРов, бьющими со ста метров, лёгкие танки не могли. Их даже не столько броня подвела, сколь навешанные канистры с бензином. Бронебойно-зажигательные пули творили огненную феерию. Бронированные монстры уже чадили, доживая последние мгновенья, а по ним продолжали вести огонь, дырявя борта и разбивая катки. Наконец, замыкающий колонну танк подпрыгнул, освобождаясь от ненужной башни, и в наступившей тишине после оглушительного грохота раздался завершающий бой хлопок, показавшийся невинным выстрелом новогодней хлопушки. Канистра полыхнула, добавляя в задымлённое небо свою лепту. Пять минут, именно столько продлился бой у брода на Рытой. Один из многих за сегодняшний день и один из немногих, принёсших безоговорочную победу советскому оружию. Первый батальон пятого танкового полка «Вюнсдорф» двадцать второго июня так и не дошёл до Кобрина. Попытка протиснуться через позиции Кононова на Варшавском шоссе спустя час после событий на переправе привели к потере еще двух танков, и наступление временно прекратилось. Зато во всей красе проявила себя авиация, ставшая бичом для 22-й дивизии.
* * *
Разжиться трофеями особо не удалось, многое сгорело в огне, но кое-что бойцы Огородникова успели подобрать. Относительно целой досталась и «эмка», правда без стёкол в дверях и с пулевыми отверстиями, но на ходу, что для старшего лейтенанта и стало основополагающим фактором, когда я хотел пожертвовать ей, установив мину-сюрприз. Возле неё мы отыскали немецкого офицера, лежащего под двумя телами солдат. Он уже истекал кровью и толком ничего не успел сказать, но мне и не надо было. В сумерках мы покидали оставленные позиции. А дальше всё закрутилось. Оправившись от утренних неудач, Коробков отдал приказ о наступлении, но, не имея общей картины действий немецких войск и не учитывая скорость переброски дивизий, контрудар был обречён. Генералу не хватало жёсткости до войны, не было её и сейчас, и лиха хлебнула вся армия. Взвод получил распоряжение вернуться в Ракитницу, так как с пяти утра дивизия должна была идти вперёд, аж до самого Бреста, но ни в коем случае границу не переходить, и оборонять брод стало не актуально. Я же со своими ПТРами оказался не у дел. Нужны были пушки, и как можно более крупного калибра, а не ружья. Мои артиллеристы без всякого сожаления упаковали их в ящики, подобрали немецкие карабины и отправились вместе с Огородниковым, оставив меня почти одного в Ракитницах. Литвиненко с Ваней задержались по моей просьбе, написать отчёт о практическом применении экспериментального оружия в бою, и, сдавая листочки, младший сержант спросил:
– Товарищ командир, а нас сейчас куда, в сводную роту к Жукову?
– А что, неохота?
– Да как сказать, ни «виккерсов»
[13], ни каких-либо других орудий я у него что-то не разглядел, а где сейчас наш полк, одному гос… никто не знает. Я так рассуждаю: лётчик должен на самолёте, танкист на танке, а артиллерист у пушки воевать. А то что получается: учила меня страна, учила, а как нужда появилась, то знания мои псу под хвост? Много я там, у моста с карабином навоюю? По глазам вашим вижу, знаете вы ответ. Товарищ командир, дайте нам с Ваней ваше ружьё.
– Не могу, Литвиненко. Ты ж мне подписку о неразглашении давал. Знать, понимание имеешь, что секретная разработка просто так никому в руки не попадёт. Но я могу вас временно к себе прикомандировать, но повторюсь, временно.
– Да хоть бы и так, – обрадовался младший сержант, – с этим ружьём мы с Ванькой бока германцу намнём.
– Тогда беги к Огородникову и передай ему, что я вас двоих у себя на двое суток оставляю, для дальнейших испытаний. Только поспеши, через час мы отсюда убываем.
Не дожидаясь возвращения Литвиненко, я направился к зданию сельсовета, выделявшегося антенной радиостанции, где разместился временный штаб. Возвращённая с боем «эмка» стояла у крыльца, и двое бойцов, при свете керосиновых фонарей из найденной где-то фанеры мастерили щитки, вместо разбитых стёкол. Кононов стоял неподалёку, готовясь к отъезду в окружении трёх командиров, обсуждая события, связанные с ранением начальника штаба Кислицина, вспомнив добрым словом Смирнова. Речь шла не только о погибшем начальнике санитарной службы дивизии. Под обломками казарм и общежития в Южном городке остались многие командиры, и полковник упомянул о них, когда я перешёл на строевой шаг, подходя к нему.
