– Не вопрос, только воронку верните. Литвиненко, принеси канистру из прицепа.
– И это, за лодку спасибо. У меня жена плавать не умеет, без неё пришлось бы Ирку в танк сажать.
В начале пятого часа мы вышли к Ракитницам, и тут не обошлось без происшествия. Расчёт установленной у въезда в деревню единственной противотанковой пушки то ли с перепуга, то ли с недосыпа, а может, не видно было, – выстрелил по появившимся танкам. Благо всего два снаряда выпустили, но их хватило разнести левую гусеницу машины Соколова в клочья. По-своему артиллеристы были правы: впереди враг, и всяк кто идёт с той стороны представляет опасность. А по-человечески – очень обидно. С таким трудом добраться до своих, чтобы в двухстах шагах от намеченной цели быть подстреленным. Хорошо, что не по грузовику бахнули, как чувствовал, пропуская танки вперёд. Конечно, и поругались танкисты с артиллеристами, и мордобой был, и за оружие хватались, но обошлось без жертв. Огородников побежал докладывать об успехах, мне же выпало кормить людей. Прятавшиеся в развалинах женщины с детьми не ели сутки. Шоколадка, отданная им Литвиненко, выданная ему для улучшения зрения, не в счёт. Да и я их побаловать особо не мог, но имел возможность профинансировать мероприятие. У хозяйки соседнего с нами крайнего к дороге дома, где мы приютились, Ваня за пятёрку насыпал в гимнастёрку картошки, и уже спустя полчаса, общими усилиями, большая её часть кипела в казане, на фоне вскрытых банок с говядиной и пучком укропа. За этим занятием и застал бронебойщиков прибывший Парфёнов. Выяснив, где меня искать, он обогнул хату и подошёл к грузовику.
– Как ночные стрельбы прошли?
– Отлично, товарищ майор. Младший сержант Литвиненко и красноармеец Синяков подбили одни танк и уничтожили троих немцев. Вот, думаю, кому представление на награды подавать? Они ж у меня только прикомандированы, где сейчас командир дивизии, слабо представляю, может, я вам передам, а вы по инстанции?
– Если откровенно, – снимая фуражку и вытирая платком наголо стриженную голову, – не до этого сейчас. Объявите благодарность перед строем.
– Василий Сидорович, благодарность я уже объявлял, когда колонну у брода пожгли. А представление на очередное звание и награждение медалью «За боевые заслуги» за ночной бой, вот, посмотрите, – протягивая два листка, – краткое изложение к наградному листу на обратной стороне.
– Хорошо, давайте. Постараюсь передать в штаб.
Сложив листки в планшетку, майор вытащил початую пачку папирос и закурил. Посему было видно, что разговор не окончен и Парфёнову было что-то надо.
– Это хорошо, что вы испытания закончили, – продолжил он, пыхтя папиросой, – сейчас куда, в Кобрин? Собственно, вам необязательно оставаться тут дальше. Скоро наступление.
– Не закончены, Василий Сидорович. Ещё одни стрельбы, а уж потом на завод. Там ждут результаты.
– Ну да, ну да. А что это вы мастерите?
– Средства ПВО. Выдаём нужду за добродетель. Зенитного прикрытия ведь нет? А из оставшегося у меня боеприпаса стрелять по танкам без смысла, только если в упор, со ста метров. Сами понимаете, в таких условиях второго выстрела у бронебойщика уже не будет.
– Так-то оно так, но когда на роту одна пушка, ваши ружья хоть какое-то подспорье. А по самолётам… никогда не слышал. Придумают хрен знает что. Я чего спросить хотел, Огородников докладывал, что у вас телефоны видел?
– Есть парочка.
– Можете поделиться?
– Забирайте. Кабелем, правда, не богат, но катушка одна есть.
– Спасибо. Я сейчас телефониста своего пришлю, а по самолётам даже не думайте.
Артиллерийские залпы послышались издалека: начались вдруг, потом затухли, и короткий промежуток тишины вновь прервался раскатом орудийных глоток. Назначенная пятнадцатиминутная артподготовка закончилась как-то быстро. Будто и не было её совсем, а потом взревели моторы танков, и двадцать вторая дивизия пошла в наступление. Почти сотня танков участвовала в контрударе в районе Бреста, но к восьми часам силы иссякли. Резервы катастрофически таяли, а немцы и не думали кончаться. Выдержав натиск, противник стал наносить удары во фланги, и Пуганов отдал приказ отходить. Пройденные с таким трудом километры советской земли снова доставались врагу. В эти часы я вновь оказался рядом с Жабинкой. Потрепанный батальон Вознесенского остановился у предместья, прямо на железнодорожных путях. Семикилометровый марш туда и обратно оставил в строю пятнадцать машин. Могло бы и больше, если бы не авиация. Два налёта пикировщиков оказались страшнее пушек всей третьей танковой дивизии врага. Но с этим неприятностей не убавилось, пехоты – обязательного спутника бронетехники, практически не было. Оставить ополовиненную стрелковую роту самостоятельно оборонять Жабинку без своей поддержки Вознесенский не мог, о чём доложил командованию. Все ждали, что вот-вот подойдут подкрепления, стрелковый корпус Ахлюстина. Если бы?..
– Час, большего я от вас не прошу, – сказал Вознесенский Жукову и остававшимся трём экипажам, – потом отходите к Тевли. Там заправитесь и пополните боезапас. Пехоту на броню и в грузовик к военинженеру. – Добавив про себя: «Если будет кого сажать».
Два линейных двухбашенных Т-26 заняли позицию на перекрёстке, где сейчас стоит сахарный завод, через который ожидался основной удар, ещё один оставался в резерве, на случай прорыва с северо-запада со стороны Сеньковичей, где дорогу прикрывала злосчастная сорокапятка с основными силами пехоты. Я держал третье возможное направление, у моста на Федьковичи, где ко мне присоединились Соколов и Петренко, собравшие из двух машин одну, но вновь остановившуюся из-за проблем с фильтром в ста шагах от левого берега. Учитывая все реалии, адекватно оценить, при каком соотношении сил мы сможем продержаться этот необходимый час, не взялся бы и самый мудрый стратег. Жукову хватило бы миномётного обстрела, танкистам одного немецкого Т-3, а нам… надо было дождаться подхода фашистов и рвануть мост. Именно из-за него я и оказался здесь. Прибывшие из штаба сапёры находились неподалёку. Аккуратный прикрытый еловыми лапами холмик свеженасыпанной земли и доска от ящика с тремя фамилиями. Возле них ещё одна могила, не такая ухоженная, но уже с немецкими мотоциклистами. Мост противник с наскока не захватил, успели наши отбить, но и взрывать стало некому, всё приказа ждали. Теперь же Ваня сидел в окопчике с взрывной машинкой, периодически посматривая в бинокль на противоположный берег, гиперкинезно постукивая каблуками сапог, дожидаясь моей команды. Нервозность прямо висела в воздухе. Между тем за прошедшие сутки не мне одному стало ясно, что командирам Красной Армии не хватало умения командовать и воевать. Уже по тому, как разворачивалась война, по её первым результатам, можно было предположить, что давалась эта наука ой как нелегко. И прежде всего, как мне кажется, потому, что в отличие от приобретаемых познаний в мирное время, эта имела совершенно другой вид, я бы сказал, иную суть, требовавшую в уплату человеческую кровь и огромных моральных компромиссов со своей совестью, к чему не многие были готовы. Что бы ни говорили, а понятие существования умного и умелого врага в нашей армии привито не было. Не к подобной ситуации, когда приходится отступать и контратаки не приносят результата, готовились красноармейцы. И Ване Синякову, лежавшему в окопе рядом со мной на изрытой белорусской земле меж ивовых зарослей, да и многим другим, не было никакого дела до того, правильно ли учили командиров, как готовилась к войне страна и чем жертвовала во имя мира. Зато он чётко понимал, что свершилось нечто страшное, рецепта преодоления которого командование не ведает. Отчего в его душу закралась паника, граничащая со страхом. И вроде два предыдущих боя показали, что и противнику свойственно ошибаться, и не такой он умелый, попадая в ловушки. Но вид нашей разбитой техники, как бы ни в разы больше, чем немецкой, сотни раненых, бежавшие сдаваться в плен призывники, кружащие не переставая в небе фашистские самолёты, жадный столб чёрного дыма горящих складов топлива в Кобрине, из-за которого мы и выигрываем этот час, доводили бойца до отчаянья. Есть те или иные вещи, на какие лучше не смотреть перед боем, а если деваться некуда, всё перед глазами, то ни в коем случае не замыкаться в себе.
