— Нет!
Облако рассмеялось и исчезло.
Его молитве внял совсем не тот Бог. Все изменилось: вместо Господа он уже служил Люциферу…
Но как могла обрушиться на него такая беда? Ведь он столько трудился во славу Божью! Как могла случайная вспышка страсти к своей жене разрушить всю его жизнь?
Впрочем, Пэрри знал ответ. Ведь он был монахом, давшим обет безбрачия. Джоли толкнула его на грех — но, будь его вера истинной, он непременно бы устоял и не поддался искушению. Другим доказательством несостоятельности его веры явилось то, что Пэрри не смог оставить свою высокую должность в Доминиканском Ордене. Под маской святости он уступил мирским страстям…
И все же Пэрри считал себя не порочным, а лишь оступившимся. Хотя он и оказался далек до совершенства, он мог бы сделать еще много хорошего — подобно гниющему дереву, которое по-прежнему давало тень и плоды. Вероятно, если бы он продолжал творить добро, то со временем снова смог бы примкнуть к Господу…
Почувствовав облегчение, Пэрри взялся за привычное занятие, которое было полезным, пусть даже исполнялось дурным человеком.
Однако едва только он лег спать, в его постели, как всегда горячая и благоухающая, оказалась дьяволица.
— Надеюсь, теперь ты порадуешь меня, любимый? — спросила она.
— Нет!
— Твое тело говорит о другом.
— Мое тело лжет!
— Нет, лжет не тело, а твой ум.
— Во имя Господа Бога, изыди, искусительница!
— Твои слова бессильны, когда за ними не стоит вера.
Вероятно, это было правдой, поскольку Пэрри по-прежнему чувствовал рядом тепло дьяволицы.
— Как мне заставить тебя уйти?
— Ты ведь уже спрашивал, Пэрри, и прекрасно знаешь ответ.
— Но ты всегда возвращаешься!
— Таково зло!
— Умоляю…
Лила прикрыла его рот рукой:
— Давай-ка покончим с этим, Пэрри Перестань юлить — лучше честно признай свое поражение и смирись с ним. Я так настойчиво возвращаюсь только потому, что ты сам этого хочешь.
— Это…
— Правда. — Обняв, она жарко поцеловала его.
— Нет! — воскликнул Пэрри, отводя лицо.
— Быть может, мне следует быть смелее?
— Я… — начал он и замолчал.
— Этот прием отлично проходит с нерешительными девицами, которые стесняются пробуждения своих низменных чувств. Они предпочитают оказаться в роли беззащитных овечек, которых берут силой — однако это чистая выдумка. В Царстве Лжи мы привыкли и к не таким вымыслам. — Дьяволица принялась ласкаться.
Пэрри знал, что ему следует воспротивиться, однако продолжал лежать, почти не двигаясь, в то время как по сути все делала она. Теперь он не мог отрицать — дьяволица поступала именно так, как ему хотелось…
Она умело довела его до высшей точки наслаждения, которое чувство вины только обострило.
— Я надеялась, что ты окажешься более крепким орешком, — скептически бросила Лила, глядя, как он забился в агонии. А затем, не дожидаясь финала, растаяла.
Пэрри почувствовал себя окончательно раздавленным.
— Никогда больше! — поклялся он, сознавая, однако, что даже теперь лжет.
Ночью Пэрри удалось примириться с собой. Ему оставалось только признать, что дьяволица все-таки пробудила в нем чувственность. Теперь он счел более разумным уступить похоти, чтобы освободить ум для лучшего…
В полдень снова появилась Лила.
— Ну как, Пэрри, готов немного пошалить? — беззаботно спросила она.
Ее вид сразу подействовал на него возбуждающе — будто совсем еще недавно он вовсе не испытал удовлетворения. Вероятно, это тоже являлось неотъемлемой частью даров Люцифера — мгновенная радость и вечное чувство вины.
— Да, — сухо бросил он и шагнул к ней.
Однако дьяволица обратилась в его руках в дым.
— Нет-нет, Пэрри! — раздался ее голос, словно она обращалась к непослушному ребенку. — Я лишь испытывала тебя. Чтобы получить еще, ты должен это заслужить, а если хорошенько порадуешь меня, я даже останусь с тобой на целую ночь. Хотел бы ты этого?
Пэрри уже устал от лжи:
— Да. Чем я могу тебя порадовать?
— Тем, что во имя добра совершишь вопиющее зло. У тебя как раз подвернулся подходящий случай — еретик, который отказывается от своей ереси. Ты должен его убедить.
— Но ведь тем самым я совершу добро! — возразил он.
— Для него — возможно, только не для себя.
Пэрри ничего не понял. Пожав плечами, он начал собираться в дорогу.
Как и прежде, монах отправился в путь на ослике, однако на этот раз его сопровождала не Джоли, а Лила, которая непринужденно злословила на самые разные темы. Казалось, она знала сплетни обо всех известных людях. С очевидной точностью дьяволица подтверждала то, что действительно являлось не домыслом, а правдой. Пэрри проклинал себя за то, что слушает ее — и слушал с неподдельным интересом. Он оказался в курсе всего дурного, и, хотя понимал, что это еще больше разлагает его, ничего не мог поделать. Каждый раз когда ему хотелось возразить, Пэрри захлестывала волна вожделения, и он чувствовал, что должен добиться Лилы любой ценой. Впрочем, он знал, что ценой окажется еще большее зло в его душе, которое неизбежно приведет к вечному проклятию.
Пэрри отчетливо понимал, что происходит, но не мог отступить — и это казалось ужаснее всего. Помощница Люцифера отлично знала свое дело.
Еретик признал себя невиновным, и никакие увещевания не помогали. Вот почему случай поручили Пэрри.
— Этого простыми уговорами не свернешь, — удовлетворенно заметила Лила.
— Впрочем, пытками тоже; он скорее умрет и тем самым погибнет для твоего бывшего Господина.
— Не понимаю, почему тебя-то это так волнует? — спросил Пэрри, хотя и предвидел ее ответ. Если бы существовал какой-то выход, если бы только он мог ей угодить, не обрекая себя на проклятие… Однако Пэрри знал, что это невозможно — дьяволица намеренно толкала его к пропасти.
Спустившись в тюрьму, Пэрри расспросил узника, который после предыдущих допросов не мог уже самостоятельно ни стоять, ни есть. Привязав к ногам груз, несчастного вздергивали на дыбе, а затем резко бросали вниз так, чтобы его ноги все же не коснулись земли. Это проделывалось уже три раза, суставы узника были вывихнуты, и не оставалось сомнений, что следующей пытки он просто не вынесет. Несмотря на нечеловеческие муки, обвиняемый отказывался выдать сообщников. Это создавало определенные трудности, поскольку у местных властей чувствовался явный недостаток в еретиках, за счет имущества которых пополнялась казна, а следовательно, личные доходы чиновников.
