– М-м… Пусть придет завтра пораньше, без четверти девять. Представится, и в бой.
– Александр Александрович, – осторожно начал директор, – Лыков чувствует себя несправедливо обиженным. И просит допустить его к службе без этой процедуры.
Макаров сразу все понял и взвился:
– Что? Не хочет представляться?
– Да.
– Чувствует себя обиженным? Может быть, он еще рассчитывает на извинения с моей стороны?
Внезапно заговорил Золотарев:
– Александр Александрович, Лыкова можно понять. Мы довольно быстро согласились с его виной. Он утверждал, что стал жертвой сговора уголовных. Мы даже не рассматривали эту версию. А вот теперь новый суд доказал правоту статского советника.
– Ну и что? Тогда его вина была совершенно очевидна. Мне не за что извиняться, пусть и не надеется. И вообще…
Министр возмущенно пофыркал и продолжил с нарастающим раздражением:
– Мой подчиненный на меня обижается? Да как он смеет? Кто он и кто я!
Белецкий заговорил все так же почтительно:
– Александр Александрович, вы министр. А Лыков – самый опытный уголовный сыщик в Департаменте полиции. Он нужен мне. Он нужен вам, поскольку всегда выполняет данные ему поручения…
– Неправда! Икону Казанской Божией Матери ваш лучший сыщик не нашел.
– Так ее никто бы не нашел. Нельзя найти то, чего нет. Но позвольте продолжить. Лыков проявляет амбицию. Это, конечно, нарушение субординации. Но его можно понять. С такими заслугами…
– С какими такими заслугами? – окончательно разъярился министр. – Помню я его заслуги! Читал список претензий от прокурорского надзора. Арестованных бить? На это много ума не надо.
– …с его заслугами, – упрямо продолжил Белецкий, – мы могли бы придумать способ обойти все эти формальные процедуры и допустить Алексея Николаевича к службе. Его нет уже пять месяцев. И это сказывается на деятельности департамента. Сложное дело некому поручить. А между тем они сыпятся и сыпятся сверху. В том числе и Высочайшие поручения. Мы сами себе создаем проблемы, отказываясь от таких людей, как Лыков.
Макаров спросил у своего товарища:
– А вы что думаете на этот счет, Игнатий Михайлович?
– Я согласен со Степаном Петровичем. Лыков – очень полезный чиновник, ему по-настоящему нет сейчас замены. Надо сделать шаг навстречу, учитывая нашу перед ним вину.
– И вы про вину… Нет никакой нашей вины. Бить на допросах не надо! Сам во всем виноват.
Белецкий ободрился поддержкой товарища министра и предложил вариант с записью в секретарский журнал. Макаров без особых раздумий согласился:
– Хорошо, пусть будет так. Это навроде операций с визитными карточками. Когда меня назначили на должность, я должен был объехать человек двести и представиться им по случаю назначения министром. Я побывал у двадцати самых нужных, а остальным мой лакей развез карточки.
– Истинно так, ваше превосходительство, полная аналогия, – поддержал начальство действительный статский советник.
– Ну, быть по сему, – сказал Макаров, вставая. – Пусть подпишет присяжный лист и заступает. Пойдем навстречу.
Белецкий тоже поднялся, но настороженно спросил:
– Какой присяжный лист?
– Что значит какой? Какой мы все подписывали.
– Так ведь и Лыков его подписывал. В тысяча восемьсот девяносто четвертом году, при воцарении нынешнего государя Николая Александровича.
Министр недовольно ответил, давая понять, что считает разговор оконченным:
– С тех пор, если вы забыли, он вылетел с коронной службы. Теперь пусть присягает заново. Мне пора на заседание Совета министров…
– Александр Александрович! – заторопился Белецкий. – Но суд же отменил приговор. Значит, старая присяга статского советника вернула свою силу. Может быть, запросим на сей предмет мнение юрисконсульта министерства?
Макаров высунулся в приемную и бросил секретарю:
– Пусть подгонят мотор.
Потом повернулся к собеседнику и сказал с крайней степенью раздражения:
– Я сам, если помните, юрист. Могу поучить любого юрисконсульта. Повторю: пусть ваш любимчик заново подпишет присягу. Все!
Белецкий возразил министру:
– У Алексея Николаевича обостренное чувство собственного достоинства. Что, увы, редкость в России. Боюсь, он не станет присягать повторно.
– Тогда пошел ваш Лыков в… лесотундру. Много о себе воображает. Обойдемся без него.
Директор Департамента полиции по внутреннему коридору вернулся на свою половину, велел подать чаю и, пока пил, думал. Как половчее сказать Лыкову? Хлопнет дверью, и все. А нужен, ох как нужен…
В результате статский советник предстал перед Белецким и возбужденно спросил:
– Ну что?
– Все в порядке. Идея с записью в журнал принята. Только подпишите заново присяжный лист и можете завтра приступать к службе. Уже есть для вас задание.
– Какой лист? – замер Алексей Николаевич. – Я его один раз уже подписывал.
– Ну, еще раз подмахнете.
– А для чего?
– Требование министра. Вы же были отставлены от государственной службы. Нужно заново. Это пустая формальность.
Лыков долго молчал, потом спросил:
– Он что, совсем дурак? Суд отменил приговор в отношении меня. Значит, отменены и все его последствия. Я не юрист и то понимаю. А он? Нарочно хочет меня унизить?
– Алексей Николаевич, я вас очень прошу не придавать этой мелочи чрезмерного значения. Пусть он выказал себя не в лучшем виде. Но служба важнее!
– Степан Петрович, какая же это мелочь? Честь и у меня, и у вас одна. Разве можно ею поступаться? Присягу я давал. Вины за мной никакой нет. Зачем же профанация? Нет, не буду.
Белецкий встал и пожал плечами:
– Я сделал все, что мог. Министр настаивает.
– Тогда я пошел, – побледнев от злости, ответил сыщик.
– Куда?
– К Дурново. Петр Николаевич всегда меня понимал, поймет и теперь.
Директор хмыкнул скептически:
– Он теперь рядовой член Государственного совета. Их там после реформы почти двести человек. Что может ваш Дурново?
– А вот увидите.
И Лыков удалился. Некоторое время он еще провел в кабинете, пересказывая Азвестопуло беседу с директором. Тот был возмущен:
– Вот и служи им после этого.
– Да я не им служу.
– Ага! – взвился коллежский асессор. – России! Вот высшая честь и высшая радость. А Россия почему-то в упор не видит ваших трудов.
