Все ахнули, и опять стало тихо. Председатель продолжил:
– …в том, что в запальчивости и раздражении нанес подследственному Владимиру Иванову-Мохову увечья, повлекшие за собой смерть указанного Мохова… умышленно, но не с обдуманным заранее намерением.
По залу снова пошел гул. Председатель поднял колокольчик, все стихло, и он продолжил:
– Учитывая вышесказанное, а также предыдущую беспорочную службу подсудимого, он приговаривается согласно статье тридцать первой сего Уложения к исправительным арестантским отделениям по второй степени, с лишением всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ. Приговор окончательный, обжалованию в апелляционном порядке не подлежит, лишь может кассироваться Сенатом.
Откашлявшись, Крашенинников закончил свою речь разъяснением:
– Настоящим я изложил вам сущность приговора. В окончательном виде сам приговор будет объявлен здесь же пятого января в одиннадцать часов дополудни. Приглашаю слушателей явиться в указанное время по билетам, они будут действительны. Подсудимый до объявления приговора находится под домашним арестом, если внесет за себя залог в тысячу рублей. А теперь все свободны, прошу очистить помещение.
Зал медленно опустел. Подошел Сандрыгайло, ободряюще похлопал Лыкова по плечу и сказал со значением:
– Не каторга!
Алексей Николаевич вяло кивнул, тяжело ступая, перебрался к жене и сел рядом с ней. Ольга Дмитриевна молча обняла его, но плакать при чужих не стала, сдержалась. Сыщик видел, как, довольно ухмыляясь, покинул зал Эгнью и как Сергей вышел следом за ним. Хочет узнать, где остановился британец, но зачем это теперь?
И тут же сыщик одернул себя. Рано опускать руки! Он еще покажет англичашкам, на что способен русский человек. Он будет бороться. Он не один, друзья помогут. И на Фонтанку, 16, еще вернется статский советник Алексей Николаевич Лыков, чиновник особых поручений при министре внутренних дел в пятом классе, командированный для занятий в Департамент полиции. В ленте и с другими орденами. Займет обратно свой кабинет и снова примется ловить всякую нечисть. Единственное, что он умеет и хочет делать…
У обвиняемого осталось всего сорок восемь часов свободы. Крашенинников дал лишь столько времени на выработку окончательного приговора. По Уставу уголовного судопроизводства мог дать и больше, целых две недели! Но не дал. И правильно сделал. Чего тянуть? Только хуже: сидеть и ждать, смотреть, как неумолимые часы отсчитывают, сколько тебе осталось на свободе…
Суд отказал обвиняемому не только в этом. Согласно статье семьсот семьдесят пять Устава, суд мог, «когда предоставляются особые уважения к облегчению участи подсудимого, ходатайствовать перед Его Императорским Величеством через министра юстиции о смягчении наказания, выходящем из пределов судебной власти, или даже о помиловании подсудимого, вовлеченного в преступление несчастным для него стечением обстоятельств». Мог, но тоже не стал. Идти против Щегловитова никто не решился.
Все сидели и ждали, пока штабс-капитан Лыков-Нефедьев сбегает в казначейство. Наконец он вернулся с ассигновкой о внесении залога. Тотчас судебный пристав вручил Алексею Николаевичу под роспись определение о домашнем аресте. Теперь он был уже не подсудимый, а осужденный. И обязательство о неотлучке с места жительства заменялось на более жесткое. Последние сорок восемь часов осталось ему провести дома у очага, с любящей женой, сыном и внуками. Эх…
Два дня пролетели быстро. Лыков ушел в себя, мало разговаривал, но в целом смирился. Ведь заранее было ясно, что сорвавшиеся с цепи министры не оставят строптивого сыщика на свободе.
Зашел Сандрыгайло и сообщил, как проголосовали судьи. Оказалось, что за каторгу для сыщика подал голос один только Малюта Скуратов. Остальные коронные судьи и все трое временных высказались за исправительные работы. Лужский предводитель Тиран предложил обратиться к Его Величеству с просьбой о помиловании обвиненного. Его поддержал Желтоножкин, но остальные отказались. Потомственный почетный гражданин Дурнякин даже сказал: вот еще, беспокоить государя из-за всякой швали… Чтоб тебя ограбили, кретин, и преступника не нашли, рассердилась на это Ольга Дмитриевна. Лыкову же было все равно.
Наступило пятое января. Тот же состав участников суда собрался вновь. Зевак было не меньше, правда, отсутствовал мистер Эгнью. Сделал свое дело и уехал из Петербурга; Сергей сам видел, как тот садился в поезд до Севастополя.
Крашенинников зачитал окончательный приговор. От объявленной ранее резолюции он отличался полнотой и подробностью. Там были указаны предметы и соображения обвинения, с перечислением улик и доказательств, и подробные ссылки на нормы закона.
Как только председатель закончил читать приговор, один из членов суда объявил порядок и срок его обжалования. После этой процедуры Лыкова сразу взяли под стражу. Его посадили в камеру временного содержания при Четвертом участке Литейной части. Алексею Николаевичу осталось ждать настоящей тюрьмы еще две недели. В России окончательный приговор вступал в законную силу только после его кассации. Если обвиненный кассационную жалобу не подавал, отсчитывался срок ее подачи – две недели. Лишь по их истечении решение суда вступало в силу и тюремное ведомство начинало его исполнять.
Алексей Николаевич посоветовался с адвокатом и решил не подавать кассации в Сенат. Причин для жалобы по закону было только три, и они к случаю Лыкова не подходили. Явного нарушения смысла закона нет. Существенного нарушения форм и обрядов судопроизводства – тоже. Пределов власти суд не нарушил. Все, других оснований не имеется.
Высиживая положенный срок в части, бывший статский советник ждал еще одного события. Ждал и втайне надеялся на хороший исход. Отбытие срока в исправительных отделениях считается тяжким наказанием потому, что сопряжено с лишением всех особенных, личных и по состоянию присвоенных прав и преимуществ. Алексей Николаевич лишался дворянства, чина, а также орденов и знаков отличия. Но награды ему вручались или Высочайшими приказами, или даже рескриптами, как Станиславская лента. И снять их с обвиненного просто так, своей властью, не мог никакой суд. Только сам государь решал этот вопрос. Министр юстиции обязан был представить приговор на рассмотрение Его Величества. А там коронационная медаль! Вдруг Николай Александрович вспомнит, как сыщик охранял его в Москве в мае 1896 года? Хорошее было время, спокойное: никаких бомбистов, анархистов, террористов… Если государь растрогается, глядишь, и откажет суду в ходатайстве. Это будет равноценно отмене приговора.
Он ждал все две недели, никому не признаваясь в последней надежде. Ни сыну, ни Азвестопуло, ни даже барону Таубе. Но чуда не случилось. Когда срок подачи кассации истек, бывшему сыщику объявили, что Его Величеству было угодно утвердить приговор и повелеть снять с осужденного Лыкова награды. Так он понял, что не только министр его предал, но и государь…
В тот же день Лыкова отвели в кордегардию Окружного суда и по описи приняли его ордена и медали. Он сдал все, кроме Георгиевского креста. Пристав перебрал награды и спросил:
