– А где Знак отличия Военного ордена? Он указан в формуляре.
– Не знаю, не нашел. Куда-то подевался. Напишите, что утрачен.
Пристав понял, что это ложь, но понял и ее мотивы. И безропотно указал в протоколе напротив знака: «со слов обвиненного, безвозвратно утрачен».
Сразу после этого Алексея Николаевича поставили на низенький помост, и тот же пристав сломал у него над головой шпагу. Потомственный дворянин, статский советник и кавалер многих орденов Лыков перестал существовать.
Глава 9
Первый день
Согласно закону с приговоренным встретился священник. Он должен был приобщить новоиспеченного узника Святым Тайнам. А еще подготовить его к перенесению заслуженного наказания с христианской покорностью и раскаянием. Когда батюшка произнес эти слова, Алексей Николаевич взорвался:
– А кто вам сказал, что назначенное мне наказание – заслуженное? И в чем мне раскаиваться, если я невиновен?
– Сын мой, я двенадцать лет приобщаю людей после приговора. И все утверждают, что они невиновны. Смирись и слушай Бога, а не свою обиду. Иначе тебе будет очень тяжело в узилище.
– Идите-ка вы прочь, фальшивый утешитель… – распалился арестант. – Вместе с тайнами вашими и заученными словами.
И не стал ни причащаться, ни каяться.
Вечером восемнадцатого января в Литейную часть явился Трифонов. Старший делопроизводитель ГТУ лично отвез нового арестанта в Литовский замок. Лыков торопливо обнял жену, которая проводила в его камере все дни, и залез в новенький авто. Чемодан с вещами он положил в ноги и закис. В руках сыщик держал икону Алексия, человека Божия. Этот старинный образ новгородского письма семнадцатого века ему подарил вчера сын Павел.
Все, игры кончились, горько думал Лыков. Теперь пойдет настоящая тюрьма…
Пока ехали, Михаил Михайлович рассказывал последние новости из служебных петербургских интриг. Особенно он напирал на главное. За два дня до Нового года Хрулев успел протащить через Думу новый закон. Отныне тюремная стража может строить обмундирование за счет казны. Раньше люди обшивались из своего копеечного жалованья. Теперь им вышло послабление. Жаль только, что обувь Дума закупать из казны запретила… Но все равно новость эта – большая радость для надзирательского состава. Они готовы на руках носить Степана Степановича.
Трифонов вел себя с бывшим высокородием как с равным, словно того и не лишили прав состояния. Алексей Николаевич был ему благодарен. Он понял, что «тюремщики» сразу хотят показать администрации исправительного отделения, что к ним прибывает особый арестант. С которым надо обращаться соответственно. И хотя Лыков и смотритель замка Кочетков хорошо знали друг друга, такой жест был ему очень полезен.
Путь на Офицерскую
[65] занял четверть часа. К удивлению пассажира, авто сначала завернуло к зданию сыскной полиции. Трифонов приказал курьеру позвать начальника. В вестибюль без пальто спустился Филиппов и крепко пожал Алексею Николаевичу руку:
– Ну, страшен сон, да милостив Бог! Крепитесь. А я выполню все, что обещал.
Мотор двинул дальше и скоро оказался у высоких ворот. Сколько раз сыщик приходил сюда по своим делам… Знакомая черная доска с надписью «Тюремный замок» никогда прежде не жалила его сердце. Ведь он, закончив допрос, всякий раз выходил обратно. А теперь когда выйдет? Образ Спасителя в темнице, висевший над доской, вызывал у арестантов особые чувства. Ведь и Христос сидел! Верующему, а даже и неверующему, делалось немного легче от осознания сопричастности к мукам Божьим. А сыщик Лыков всегда спокойно шел мимо. Не забывал, конечно, снять фуражку и перекреститься и бросал серебро в подвешенные для подаяния кружки. Но Спасителя в сердце в тот момент не допускал. Сопричастности не чувствовал. Иное творилось в его душе теперь! Ведь Алексей Николаевич помнил икону еще в деревянном киоте, висевшую под снегом и дождем. Лишь в 1889 году, в память о крушении царского поезда в Борках, ее поместили в мраморный киот. И многие сидельцы не одобрили новшества: словно от них отдалили сына Божия, спрятали в мрамор.
Мотор миновал первые ворота и уперся во вторые. Подошел привратник, увидел Трифонова и махнул рукой. Последовательно открылись вторые и третьи ворота, и автомобиль въехал во двор. Как из-под земли, рядом вырос подворотный. Он распахнул дверь и вытянулся перед старшим делопроизводителем. Увидев выбирающегося с другой стороны Лыкова с чемоданом, он четко, по-солдатски, сделал пол-оборота и козырнул ему. Не знает еще, что отдает честь лишенному прав арестанту…
– Вызови дежурного при конторе, пусть примет вещи, – приказал Трифонов.
– Слушаюсь, ваше высокородие!
Пока парень бегал за дежурным, приезжие стояли и молча озирались: Михаил Михайлович привычно, по-хозяйски, а Лыков – с внутренней дрожью. Тут теперь его дом, из которого не выпускают… Сыщик знал, что из Литовского замка всего один выход, вот через эти ворота, на Офицерскую. Ограды нет, ее роль выполняют высокие стены корпусов. Есть еще дверь с улицы, ведущая в тюремную Спасскую церковь. Зайти туда может каждый вольный зевака, но лишь на первый, нижний, этаж. Арестантов там не бывает, они стоят на хорах. А главный выход из замка преграждают трое ворот и пять надзирателей, не считая наружных пикетов. За последние двадцать лет из Литовского замка не было ни одного побега, так хорошо здесь поставлена охрана. Даже в лихом 1905 году!
Новичка удивило, что они оказались в небольшом закутке. Слева был каменный забор с калиткой, а прямо – несколько одноэтажных флигелей, которые, стена к стене, перегораживали путь во внутренний двор замка. Ворота туда были закрыты, перед ними маячил надзиратель.
– Михаил Михайлович, где это мы?
– В так называемом малом дворе. Забор отгораживает садик, который устроен под окнами женского отделения. Во флигелях расположены службы. А через ворота проходят в большой двор, там арестанты гуляют в часы отдыха.
Явился дежурный и тоже козырнул обоим господам:
– Прикажете провести к его высокородию?
– Да, и вещи прихвати.
Они пошли втроем: дежурный тащил чемодан Лыкова, следом шествовал старший делопроизводитель, а замыкал колонну новый арестант. Он унял уже нервную дрожь и осматривался не без любопытства. Как ни жалься, а придется здесь пожить какое-то время. Филиппов только что сказал: милостив Бог. На него и надежда, да еще на друзей, которые обещали вытащить бедолагу на свободу. Эх!
Начальник Петербургского исправительного отделения статский советник Кочетков разносил какого-то арестанта так, что было слышно еще из коридора:
– Царя не надо, хозяина не надо, в Христа не верю, чертом хочу быть! Так, что ли, Михалкин? Вот я тебе взгрею курдюк, прадедушки сниться будут!
Трифонов по-хозяйски толкнул дверь. Смотритель, увидев гостей, первым делом шагнул к сыщику и протянул ему руку:
