– В каком смысле?
– Изымут отсюда и рассадят по одиночкам в Доме предварительного заключения. Вскроют настоящие имена – по пальцевым опечаткам, приметам, фотографиям. И укатают в каторгу, надолго. Кое-кого и повесят за старые грехи.
– В Домзаке они сговорятся, как бы вы их ни рассаживали.
– Ты имеешь в виду арестантскую почту Келиберды? За ней уже две недели следят сыщики и читают все письма. Той лавочке тоже конец.
– Вам и это известно…
Лыков двумя пальцами поднял афериста со стула и примерился. Как будто хотел ударить… Тот зажмурился и ждал.
– Ну? Врезать или скажешь?
– Они узнают – убьют. Извините, жизнь дороже тумака.
Сыщик понял, что немногого добьется угрозами. Фартовые большого калибра скрываются не только в Семибашенном. Тот, кто выдаст главаря этой «мастерской», подпишет себе приговор.
– Тьфу! Айда к Никанору Ниловичу. Пусть немедленно посадит в одиночку Жежеля. А еще вызовет Филиппова. Пора жечь каленым железом ваше образцовое заведение…
Кочетков долго не верил тому, что сообщил ему арестант Лыков. Он телефонировал в Департамент полиции Лебедеву и потребовал подтвердить сведения об облигациях убитого в Киеве купца. Василий Иванович зачитал дословно слова из циркуляра. Да, бумаги в розыске. Нужно немедля передать их в сыскную часть с секретным отношением. В отношении указать обстоятельства находки и лиц, замешанных в деле.
Тут перед Лыковым возникла проблема. Смягчить участь афериста или нет? С одной стороны, за что ему оформлять добровольное признание? Он отказался назвать заправил преступной махинации. Сознался Салатко-Петрищев только в мелочах, и то под весом неопровержимых улик. С другой стороны, и Кочетков, и Непокупной смотрели на Алексея Николаевича просительно. Физиономии тюремщиков говорили сами за себя. И сыщик сдался:
– Черт с вами. Пусть пишет явку с повинной.
Стражники облегченно вздохнули. Аферист тут же накатал признание. В нем указал, что получил от арестанта Жежеля купоны для реализации и сдал их добровольно начальнику тюрьмы. Поскольку не желал участвовать в преступной сделке. Взял из страха за свою жизнь, а потом совесть проснулась…
Одна проблема разрешилась, но тут же возникла вторая. Когда Жежеля велели доставить в контору, выяснилось, что он исчез.
Бывший статский советник вышел из себя. Он накричал на смотрителя и его помощников и сам отправился по замку искать негодяя. Поиск продолжался сутки и ничего не дал. Жежель-Кутасов как сквозь землю провалился.
Кочетков рвал и метал. Побег из Литовского замка! Такого не было тридцать лет. Как это оказалось возможным? Только что сбежали двое из Харьковского исправительного арестантского отделения. Но та тюрьма расположена на Холодной горе, на городской окраине. Перелез через стену – и ищи-свищи. А тут Мойка, в ста саженях сыскная полиция и Казанская часть. Вокруг княжеские дворы и казармы гвардейских полков. Через дорогу Мариинский театр с консерваторией. Куда денется смуглый парень в арестантском бушлате?
Настойчивый Заседателев обыскал камеру бандита и нашел тайник. В нем лежала круглая барашковая шапка с черным донышком и темно-синим прибором. Форменный головной убор тюремного надзирателя! На медной ленте буквы «Л.Т.З.» – Литовский тюремный замок.
– Сволочь, он ушел в мундире стражника! – закричал смотритель. – Но как, как Жежель раздобыл форму?
Лыков не обратил на крик никакого внимания, а тщательно осмотрел находку. Потом задал вопрос:
– Если Кутасов вышел в форме, то почему без шапки? Кто его выпустит с непокрытой головой?
– Ну… я не знаю, – развел руками Кочетков. – Вероятно, у него была не одна шапка.
Алексея Николаевича это не убедило, и он взялся разбирать билеты на право посещения тюрьмы.
Такие билеты выдаются в конторе, все они именные и подлежат сдаче при выходе. Просто так внутрь могут пройти только лица прокурорского надзора, судебные следователи и мировые судьи. Еще начальники ГЖУ
[139] и их помощники. Все они предъявляют свои служебные билеты. Также иногда тюрьму без билетов посещают почетные гости, но при этом всякий раз в сопровождении смотрителя. Ну, могут пропустить губернского тюремного инспектора, поскольку он примелькался и ходит часто… И все.
Кроме того, привратник обязан обыскивать всех входящих и выходящих, даже младших надзирателей. В девять вечера ворота запирают и до пяти часов утра в тюрьму никого не впускают. И как проскользнуть мимо стражи новому лицу?
Лыков изучил бумаги и заявил начальнику тюрьмы:
– Ваш беглец никуда не делся, он где-то здесь.
– Где?
– В замке. Прячется в укромном углу. Мало ли у вас подобных мест?
– А шапка?
– Подброшена для отвода глаз.
Кочетков снова не поверил:
– Что за чушь вы несете? Как можно спрятаться в тюрьме? Арестанту нужно пить, есть, отправлять естественные надобности. Его тут же увидят.
– Никанор Нилович, поверьте человеку, который был начальником округа на Сахалине. У арестантов взаимовыручка, которую вам трудно себе представить. Они будут кормить Кутасова неделями. Водить в отхожее в толпе, чтобы его не опознали. Надзиратели из числа продажных помогут в этом.
– У меня в замке нет продажных! – заявил Кочетков.
– Что вы говорите! А Лясота?
– Он уже под следствием.
– Думаете, он такой был один?
Смотритель возмутился:
– Опять вы копаете под меня. Хотите лишить службы – так и скажите. С вашими связями это нетрудно. А я ведь, Алексей Николаевич, принял в вас участие. Помогал в первые, самые тяжелые дни. И вот как вы меня отблагодарили.
Лыков рассердился:
– Хотите поспорим, что Кутасов прячется в тюрьме? На тысячу рублей.
– На тысячу поостерегусь…
– Тогда на январскую треть
[140]. Она у вас большая?
– А что? – насупился смотритель. – Наградные тысяча двести в год. За треть, стало быть, выйдет четыре сотни.
– Слушайте все, – объявил сыщик. – Если беглец отыщется внутри замка, статский советник платит мне четыреста рублей. Если окажется, что он действительно сбежал, я плачу ему в десять раз больше, то есть четыре тысячи. Согласны, Никанор Нилович?
– На такое согласен, – охотно протянул руку смотритель.
Белозор разбил, и спор приобрел официальный характер.
