Алексей Николаевич терпеливо слушал, понимая, что приятель не просто так рассказывает ему подробности.
– Второй побег он совершил из Новгород-Северской тюрьмы. Перепрыгнув с поленницы дров через стену высотой две сажени. Перед этим товарищ Артем – очередной псевдоним бомбиста – обаял всю тюремную администрацию. Он очень ловкий человек, пролезает в душу без масла. Так вот…
Полковник бросил взгляд на бумагу:
– Перевозка оружия из Австрии, участие в баррикадных боях на Пресне, руководство мастерской по фабрикации бомб – перечень его подвигов. Самое гнусное, что именно Альбин по поручению Красина изготовил для эсеров-максималистов те бомбы, которые взорвались на Аптекарском острове. Из-за чего тогда погибло более тридцати человек.
Тут и Лыков помрачнел. Он вспомнил страшные картины разрушений на даче министра внутренних дел. Искалеченные тела, оторванные конечности…
– Бомбы такой силы максималисты сами делать не умели, – продолжил Запасов. – И эсдеки вручили боевикам Соколова-Медведя подарок: взрывные заряды из кизельгура. Короче говоря, по этому негодяю давно плачет виселица. Мы получили агентурные сведения, что именно Альбин приказал Шкваркину зарезать Тольха. Он где-то здесь, в столице.
– А покушение на меня ему зачем?
– Подумай сам. «Перекрасочную мастерскую» обнаружил ты. Скорее всего, Альбин-Цемах не просто в Петербурге. Он сидит под чужим именем в Литовском замке, в шаге от тебя. И заметает следы, ведь для него речь идет о жизни и смерти. Так что… в Семибашенный тебе возвращаться нельзя.
– Теперь понятно, – кивнул Лыков. – На все время суда я спрячусь здесь, в участке?
– Точно так, – подтвердил Григорьев. – Мы приставим к дверям вашей камеры караул. На Литейный и обратно будете ходить под усиленной охраной. Встречи – только со знакомыми. Убирается в камере полицейский служитель. И так – сколько понадобится.
Бывший статский советник поежился:
– Плохие новости. «Иваны» еще куда ни шло, там каждый сам по себе. Но целая политическая партия, да еще с кизельгуром…
– Я так понимаю, Алексей Николаевич, что ты проникся и согласен? – с деланой бодростью спросил Запасов.
– Да. Посижу на карантине. Только дайте мне на одну ночь вернуться в исправительное отделение. Надо проститься кое с кем. Чай, не зарежут до утра.
Оба полковника стали уговаривать Лыкова остаться в участке и не рисковать. Но тот был непреклонен:
– Федор Пакора мне, возможно, жизнь спас. Я же ушел и не поблагодарил его. А еще Миронов, Непокупной, Заседателев, Ребус, Простосердов, Вали-хан… Везите меня обратно.
Однако возвращать сыщика в замок было уже поздно. Ворота в девять часов заперли, даже Хрулева не пустили бы.
В результате Алексей Николаевич оказался в своей камере только в девять часов утра. Он тепло простился с Огарковым – во второй раз, но уже окончательно. Николай Викторович готовил к изданию сборник рассказов и обещал подарить его Лыкову с автографом.
Особый арестант сунулся в комнату Ивана Макаровича, но никого в ней не застал. У старших надзирателей свободен от обязанностей службы только один день в месяц. И он выпал на сегодня. Какая жалость…
Лыков обошел всех осведомителей и раздал им подарки. Вали-хану он вручил большой кулек с кавказскими специями. Заодно договорился с ним, что тот поступает в осведомители к Филиппову. Пусть ПСП знает, что творится за стенами тюрьмы… Ребусу достался столетний Талмуд, куряке Простосердову – огромная коробка папирос «Тары-Бары». Заседателеву сыщик подарил трубку из мореного дуба с янтарным мундштуком. И предложил войти в состав его личной агентуры. Лыков распоряжался в департаменте частью сыскного кредита, и сам решал, кому и сколько платить. Если требовалось, добавлял из своего кармана. Ивану Кирьяновичу он предложил двадцать пять рублей в месяц, плюс наградные за особо ценные сведения. Тот сразу согласился. Заседателев выходил на освободившуюся должность старшего надзирателя татебного отделения. Важная шишка! И хотя он не все сообщал Лыкову, но мог быть в новом качестве очень полезен.
Самый ценный подарок получил околоточный надзиратель. Алексей Николаевич еще раньше отдал ему четыреста рублей, проспоренных Кочетковым. А теперь не поскупился на серебряный портсигар изящной работы, с морским пейзажем. Но сказал при этом Федору:
– С дырявым легким пока не кури, дай ему зажить. Так что подарок тебе на будущее.
Пакора был растроган.
– Просьбы или пожелания есть?
– Есть, Алексей Николаич. Нельзя ли сделать так, чтобы ко мне сюда пускали…
– Крештопова и Головкова?
– Так точно. А то скучно без них. И вы уходите… насовсем.
– Я поговорю с его высокородием, он пойдет навстречу, – заверил сыщик околоточного. – Ну, выздоравливай. Буду думать, как тебе помочь.
– Это в каком смысле? – удивился Пакора.
– Привлеку своего адвоката, он человек юркий. Пусть попробует пересмотреть твое дело, уменьшить наказание.
Федор посмотрел с печалью и молча протянул руку.
Особо простился сыщик с добрым доктором Мироновым. Тот оказал заключенному немалую помощь. На память Николаю Николаевичу досталась серебряная чарка старинной работы.
Раздав моральные долги, Алексей Николаевич отправился в тюремную контору. По пути ему встретился Салатко-Петрищев:
– Дорогой сосед, желаю вам оправдаться и выйти на свободу! Дворянином и статским советником.
– А еще сыщиком. И уж тогда глядите, не попадайтесь мне!
– Сокол мух не ловит, – льстиво хихикнул мошенник. Лыков вдруг захотел на прощанье сделать приятное и ему. Он отвел Евстратия Агафоновича в сторону и спросил:
– Говорят, вы спрятали краденые капиталы в Вене?
Тот напугался:
– А что не так?
– Скоро, не позже шестнадцатого года, начнется война с Германией. И с ее союзницей Австро-Венгрией. Тогда всех русских там арестуют, а их активы конфискуют.
– Да вы что… – расстроился ложный банкрот. – Но насколько вероятен такой исход? Болтают много, однако…
– Увы, весьма и весьма вероятен. Россия спит и видит, как бы ей заполучить Дарданеллы. А генерал Фадеев давно говорил: «Путь на Царьград лежит через Вену».
– Хм. А куда же тогда переводить средства?
– Лучше всего во Францию, – посоветовал сыщик. – В войне она будет на нашей стороне, хорошее отношение к русским гарантировано.
– Спасибо… – проговорил Салатко-Петрищев в глубокой задумчивости и ушел к себе, спотыкаясь на каждом шаге.
В канцелярии Алексей Николаевич дружески простился с Кочетковым. Правда, ему показалось, что смотритель рад избавиться от беспокойного арестанта. Лыков похлопотал насчет товарищей Федора Пакоры, взял билет на выход и телефонировал Азвестопуло:
