– Да. ДА! ДА!!! – и мысленно, и вслух орала она. Толкала, тянула и поняла: шевелит задницей, дергает ногами – решил попытаться.
Лиза встала вместе с ним. Они прижались друг к другу, как два раненых бойца.
«И что теперь?»
– А теперь, блин, мы будем ХОДИТЬ!
«Что?»
Он попытался снова лечь. Но она – маленькая, тонкая рядом с ним – не позволила. Стала стеной, к которой он прислонился. Сделал через боль и всхлипывания первый шаг. Потом второй. Лиза рыдала рядом с ним, чувствуя муку своего питомца. Лиза тащила его, чтобы не останавливался. Спотыкаясь, покачиваясь, задыхаясь, они сделали круг вокруг конюшни. Потом второй. На третьем стало чуть легче. Дочь, прижимая трубку к уху, звонила ветеринару. Описывала симптомы. Слушала советы – очень простые.
– Не останавливайтесь! Шагайте! Я еду!
Они нарезали круг за кругом. Боль стала немного меньше, потом еще меньше. Не отпускала совсем, но разжала удушающие кольца. Вольт тыкался мордой в плечо Елизаветы. Это теперь был его человек, которому он верил.
И они шли. Шли, шли и шли.
Потом приехала ветеринар. Влепила уколы. Сказала, что опасности для жизни практически нет. Справились. Но останавливаться пока нельзя. Они ходили всю ночь.
Лиза рассказывала Вольту все. Какой он прекрасный сейчас, каким сильным и чудесным станет дальше. Как они будут играть, купаться. Он делал вид, что слушал. На самом деле просто дышал и был рядом.
В их дальнейшей жизни Вольта и Елизавету ждало достаточно приключений. Сейчас у человека и его коня взаимопонимание такой силы, что обычные лошадники говорят – колдовство, магия.
Ни фига подобного. Это любовь, уважение и доверие, которые родились под мат и крики: «ВСТАВАЙ!»
Гвоздик
Гвоздик был довольно мерзким типом. Большая голова на кривой тонкой шее, узкие плечи. Бегающий взгляд то ли крысы-переростка, то ли хорька-недомерка. Осторожные ловкие движения маленьких рук.
Мы – дети городского дна, помоечные котята, – его терпеть не могли. Оббегали по широкой дуге. Ходили слухи, что в юности Гвоздик отсидел за жестокое убийство изменившей ему жены. Двадцать восемь ножевых, кровища на стенах и потолке… Шокированная милиция.
Но так это было или молва приписала отщепенцу жутко «вкусную» подробность, не знаю.
Помню Гвоздика пьяным на лавочке возле покосившегося дома. Помню дворником на окраине, с лопатой, которая казалась в его руках несоразмерно большой. Худощавый невысокий мужчина лихо с ней управлялся. Чистил снег быстро, аккуратно. Там, где он работал, уже с утра народ пробирался на остановки троллейбусов, автобусов не по сугробам – по готовым широким тропам.
Мне было около двадцати, когда на выходе со смены (надо было пройти сначала через больничный парк, потом через пустырь) меня подстерегли шакалы. С известной целью они там паслись, караулили молодых медсестричек. Времена жестокие, нравы городского дна – людоедские.
Девушки старались бегать с работы и на нее не поодиночке, кучковались по трое-четверо. Да еще и норовили интерна какого с собой прихватить. Или попросить, чтобы встретил отец, дядя, старший брат.
Так или иначе, в тот раз мне не повезло. Замешкалась, долго сдавала отчетность, осталась без сопровождения. Но решила рискнуть – не на работе же оставаться? Ой, не говорите мне, мол, а что же не вызвала такси? Какое еще такси? Колготки капроновые зашивали, пакеты целлофановые стирали, чтобы снова и снова использовать. Кипятили одноразовые шприцы! Лично я все это делала и помню.
Юность. Глупость. Четвертый размер груди. Коса до попы длиной. Дурацкая надежда на авось.
Парк я пересекла быстро. Спортивная ходьба пополам с трусцой. Дорогу, освещенную и безопасную, проскочила за секунду. А вот дальше темный пустырь. За ним вниз к остановке моего троллейбуса – улица, на которой фонари горят через один. Но все же не полный мрак.
Зима. Половина девятого примерно, плюс-минус. Вокруг ни души. На мое счастье, пошел снег. Но я этого тогда еще не знала. Просто семенила по тропинке через пустырь.
Они поджидали меня почти у финиша – в десяти метрах от улицы. Шагнули навстречу группой. Вязаные шапочки с матерным названием, широкие спортивные штаны.
Вожак ухватил за косу. Кто-то из его подручных обругал, для острастки ударил по лицу. Жертву надо сломать, напугать, чтобы без лишних трепыханий сдалась.
В опасные моменты я бываю довольно трусливой. Это с детства. В отличие от моей сестры, от дочери, от каких-то отважных подруг… В такой ситуации легко теряюсь. Ватные ноги, отказ соображалки… В голове звон. Апатия. То есть классическая, лишающая сил реакция слабака.
Помню, что меня затошнило от ужаса, я вякала какие-то бессмысленные слова протеста, даже заорать в полный голос не могла – дыхание перехватило.
Неожиданно сбоку веселый хриплый голос прокаркал:
– Мальчики, отпустите мою племяшку.
Я осела в снег. Шакалы повернулись к защитнику. Он стоял с деревянной лопатой в руках, в углу кривого бледного рта – кровавый огонек сигареты. Маленький – по плечо вожаку. С узкими плечами и отвагой такой силы, которую нельзя перебить, задавить, сломать. Уверенность шла от него направленной волной. Казалось, что воздух между ним и кучкой негодяев слегка туманится, плывет. Потом все закончилось. Решение «не связываемся» шакалами было принято, хоть и не произнесено.
Гвоздик шумно сплюнул в снег, шагнул ко мне, протянул руку. Я уцепилась за покрытую снегом штопаную вязаную перчатку. Поднялась. Гвоздик усмехнулся.
– Натка, дурища тупорылая, сколько тебе говорить, дождись, а не бегай одна!
Дал мне затрещину! Будто и правда родня, нарушившая обещание. Крепче сжал ладонь и повел прочь.
Стая бросала в наши спины негромкие матерные протесты. Но ударить не дернулся ни один, хотя их было пятеро или шестеро. Но Гвоздик… не выглядел легкой добычей.
На остановке, пока ждали мой троллейбус, я ревела, понимая, какая плюха жизни пролетела мимо. Сопли до колен. Ноги трясутся. Гвоздик курил, вздыхал. Иногда трепал меня за косу, похлопывал по плечу. Я спросила насчет имени. Угадал или знал?
Он не ответил.
Села в троллейбус, обернулась. Мой странный защитник с лопатой на плече уже уходил прочь – чистить снег, который и вовсе повалил с неба густыми белыми разводами, потихоньку превращаясь в буран.
Больше мы ни разу не сидели рядом, не разговаривали. При редких встречах я уважительно здоровалась. Он усмехался и не отвечал на вопросы.
Лет десять спустя поклонник вез меня на своей «Волге». Болтали о стихах, графике, я тогда сияла в родном городе звездочкой, вызывала интерес самых разных людей. В том числе и чиновники, начальники (случалось) увлекались. Мне внимание сильных умных мужчин откровенно льстило, честно признаюсь. А их, думаю, изрядно смешили моя щенячья энергия и громадные амбиции.
